- Вставайте! - кричал я. - Вставайте!
На ее скуластом лице под совершенно мертвыми приоткрытыми глазами стали проступать пятна веснушек.
Я выволок ее из сарая и усадил в сугроб, как мешок, придержал за плечо. Набрал полную пригоршню снега и принялся, не разбирая, тереть лоб, нос, щеки. Голова ее моталась из стороны в сторону под моей рукой.
Когда подтянула она наконец ноги к животу и стала оттирать ладонью лицо и отплевывать снег, подбирая пальцем пряди волос, я присел рядом на корточки.
Ее лицо было все красное и вовсе не такое молодое, она смотрела на меня с испугом.
- Господи, - сказал я, - да ведь я тоже испугался, слушайте, у вас бывает такое?
- Нет. А что было? Я ж спала. Но тут какая-то тетка стала кричать, и таким грубым голосом, чтобы скорей убиралась отсюда! Убиралась скорей отсюда.
- Валя!! - Я услышал, как зовет меня оробевшая баба Фая, но почему-то совсем близко. - Никого нет... Валя!!- Выходит, она тоже пошла вокруг, но только с той стороны. - Анюта! Анюта...
Я приподнял Аню за локти из сугроба. Потом передал Фае и вошел еще раз проверить - в картошку.
В полутьме я обшаривал сарай, поскользнулся и зашиб ногу, наконец вылез, безнадежно мотая головой.
Когда мы вдвоем помогли Ане сесть в машину, я, еще прихрамывая, влез внутрь, стиснул руль и посмотрел, прищурясь, на ключ зажигания. Потом на рычаг скоростей. Так надо, кажется?
А ведь я до сих пор помню, как плакали бабы: "Смотрите - дети!"
Мы шли стриженые и в оборванных ватниках, а бабы плакали: "Дети..."
Мы, городские, были высокие, но сзади шли маленькие, деревенские, без шапок. Действительно, дети. В команде призывников никому еще не было восемнадцати в сорок третьем. Все ведь были когда-то детишками из последнего поколения войны.
Надо было, конечно, чтобы они не поняли, что мне нельзя доверять машину. Я посмотрел искоса на Аню рядом, она сидела без платка, с закрытыми глазами, втянув голову в плечи.
Я включил зажигание и тронул рычаг. Нет, сперва надо нажать на педаль сцепления. Сколько же лет я не водил машину?
Мы отъехали наконец. Но... как мне сказать, чтобы она вместо меня смотрела по левую руку? Я ехал покамест медленно.
Но все-таки главное: куда?
- Я даже на колени, верьте, становилась, - сказала вдруг, открывая глаза, Аня. - Просила, я просила... - Она ко мне не поворачивалась.
- Кого просили?
- Мужа. Чтобы маму не травил, чтобы...
- Ой, милая, - наклонилась к ней Фая сзади, трогая за плечо. - Она ж не в себе, она говорит, что ты ее бьешь в городе!
- Аня, пожалуйста, - перебил я, - пожалуйста, смотрите по левую руку. Я слева не так хорошо вижу.
- Остановитесь! - Она затормозила сама, резко, и, через меня перегнувшись, застучала костяшками пальцев по стеклу. - Дедушка!.. - закричала она. - Дедушка, остановитесь!
Я тоже всмотрелся, приспуская стекло: остановился большой дед с бородой, в шапке с ушами нарастопыр, опираясь на палку, в обтрепанном полупальто, явно перешитом из шинели.
- Дедушка, вы тут женщину не встречали, дедушка...
Дед, не двигаясь и не отвечая, исподлобья глядел на нее.
- Да чего ж ты не отвечаешь, а, дед? - спросил я с досадой.
- А пошли б вы к Евгенье Марковне, - сказал наконец дед устало. Надоен ли! - И отмахнул палкой, чтоб скорей проезжали мимо. - К Евгенье Марковне. Фьию! Я-то чую, где ночую. Пошли!
Аня отодвинулась от окна и убито поглядела на меня. Я слышал, какое прерывистое, жалкое у нее дыхание, ее лицо было совсем близко...
Винтовая лестница в квартиру моего молодого французского коллеги в провинции была без перил, узкая, а кругом белые-белые, гладкие стены... "Осторожно, закружится голова". Он хорошо говорил по-русски.
Лестница вздымалась, и мы бесконечно, все поворачиваясь, вонзались, поднимаясь вверх...
Дом был старый, похоже, шестнадцатого века, с улицы двухэтажный, на фасаде деревянные косые кресты. А тут ступени покрыты пластиком, и квартира современная, с компьютером, стоящим в кабинете на столе.
Я прошел вдоль книжных полок и заглянул в окно во двор. Как в яму...
Тут мы были не на втором - на четвертом этаже! Двор внизу был такой же, как и наши дворы, со строительным мусором, с почтовыми ящиками на всех дверях. Под нами из одного окна в другое была протянута веревка, на ней, обвиснув, сушились джинсы.
- Спокойно. Давайте спокойно, - сказал я, отодвигаясь наконец от нее. - Дорогие вы мои женщины, Аня, давайте спокойно... - И, стянув с головы свою нелепую вязаную шапочку, вытер изо всех сил шерстью лоб, изо всех сил замотал головой.
Потом натянул ее обеими руками на уши, эту рогатую вязанку с надписью Ski - лыжа, и тронул машину.
- Спокойно, прошу вас, пожалуйста! - помню, еще раз повторил я.
Теперь я двигался получше по проселку, хотя все так же взглядывал, сощурясь, влево. Становилось как-то все сумеречней, хотя вокруг белели снега. Темнело очень рано. Было, наверное, всего часа четыре или даже половина четвертого.
Я помню, как меня когда-то выбросило толчком из кузова: грузовик задом сползал к реке под пулями с горки, но я ведь только почувствовал, как тряхануло! И вот я уже стоял: я стоял на земле! Да. Это было чудо. Я не лежал, не упал, я стоял на земле!
Впереди виднелись дома поселка, кое-где огни в окошках. Четвертый дом, как показала пальцем баба Фая, это и была милиция.
Я остановил, не доезжая, машину, и, попросив бабу Фаю постеречь, мы пошли с Аней пустой улицей, платок цветастый она держала в кулаке и пыталась, не поспевая, приспособиться вприпрыжку к моему шагу.
- Так вы надеетесь, да?.. - Губы у нее сильно потрескавшиеся, а нос вздернутый забавно, и сережки как точки зеленоватые, вроде под цвет глаз.
Но я ответить не успел: у водоразборной колонки заплясали, увертываясь друг от друга, какие-то мальчишки взрослые с клюшками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19