- Грызи науку, инженером будешь, - привычно, но без прежнего увлечения парировала Надежда.
- Встань! - приказала ей Анна Ивановна. - И подумай над своим поведением.
- Слушайте, граждане, сказочку, - не унимался Кузякин. - У деда с бабкой было три сына. Двое умных, а третий... то есть спортсмен!
Надежда равнодушно огрызнулась, не замечая, что говорит почти вслух:
- А теперь двое умных спешат с портфеликами на восемь тридцать и получают по сто рэ! А спортсмен объездил весь мир и навез вагон шмотья. Построил кооператив, купил тачку, а умные у него клянчат: "Привези, Ванюша, джинсики!"
Класс грохнул. Анна Ивановна глядела на Надежду изумленными глазами.
- Выйди, - проговорила она наконец.
- И подумай над своим поведением, - досказала за нее Надежда и пошла из класса.
Вот теперь у нее словно бы появилась какая-то цель. Взяв в раздевалке пальто и шапку, Надежда вышла на улицу и заторопилась. Она вроде хорошо помнила тот дом, но, когда она туда пришла, никакого объявления не было и в помине. Не было, и все. Дом как будто тот самый, неряшливо оклеенный самодельными объявлениями у входа в подъезд, с телефонной будкой на углу... Неужели другой? "Какой же? - думала Надежда. - Ну какой это был дом?!" Потом она сказала себе: "Стоп! Не мельтеши. Думай. Стань спокойно и подумай. Когда это было?" Надежда посчитала на пальцах: четырнадцать дней. Четырнадцать дней назад. Господи, ну и дура же она! Да ведь за четырнадцать дней...
Даже не додумав, она достала из кармана пилочку для ногтей, которую всегда носила с собой, и, осторожно поддевая по краям, начала отдирать объявление о продаже импортной коляски, наклеенное на том приблизительно месте, где было раньше "ее" объявление. Руки начали мерзнуть, но, на ее счастье, объявление о коляске было пришлепнуто небрежно и отдиралось довольно легко. И вот - "кто знает или видел, прошу сообщить за вознаграждение по адресу... телефон...".
- Молодой человек, дайте ручку, - попросила Надежда и записала адрес и номер телефона на своей ладони. Вот и все.
"Ну, что? - спросила себя Надежда. - Что же дальше? А дальше не было ничего. Вернее, все продолжалось, как раньше. Как раньше, водила Надежда собачонку гулять, как раньше, смешно спала собачонка, раскинув все четыре лапы, а когда Надежда ее будила, устраивала смешную возню, рыча в притворной ярости и теребя Надеждин палец. Только у нее опять появилось имя. К собачонке вернулась ее прежняя кличка - Барыня, и она уже не озиралась в тоскливом смятении, услышав это слово, она как будто смирилась, что-то поняв.
Нельзя сказать, что у Барыни был золотой характер. Она любила поспать и занималась этим много и со вкусом, а когда ей мешали, открыто выражала свое недовольство и даже могла цапнуть за палец, - впрочем, лишь для острастки. И покушать Барыня любила, причем от овсянки она могла отвернуться с такой презрительной и осуждающей миной, что Наша тут же лезла в холодильник за колбаской, оставленной на вечер для гостей. Вдруг прорезавшиеся таланты - она, оказывается, могла приволакивать комнатную тапку (увы, только одну!), а также кружиться на задних лапах, не из-за подачки, а просто так - Барыня демонстрировала исключительно по своему желанию, и никакие просьбы не помогали. Кроме того, Барыня была заядлым телезрителем и терпеливо просиживала перед экраном все передачи подряд, а в ее темных круглых глазах быстро-быстро мелькало отражение. Но просиживала Барыня не где-нибудь, а в кресле. Именно в кресле, где помещались раньше Петух в обнимку с Надеждой, а теперь барыней восседала... Барыня. Очень точное имечко было у этой собачонки! И вообще все правильно написал про Барыню ее хозяин. И глаза пресмышленые, и привязчивая. Наверное, хозяин ее любил. "Интересно, а мы бы клеили объявления, если б Барыня вдруг пропала? - подумала Надежда, глядя на Барыню. - Наверное, писали бы. Наша точно писала бы. И Петух". Да и она писала бы. Привыкла.
Надежда отчего-то все чаще думала о неизвестном хозяине. Какой-то старик, даже голоса она его не помнит. Он бы порадовался за Барыню, если бы знал: у них Барыне было хорошо. Даже слишком хорошо. И уже не похоже было, что она тоскует по прежнему хозяину. Шерсть у Барыни лоснилась и блестела, спина округлилась, даже походка изменилась - неспешная, вперевалочку, с ленцой. "Само собой, - заметила как-то на эту тему Никитишна-мамаша, - достаток всех меняет к лучшему". А вот Надежда теперь не была уверена: к лучшему ли? Что-то в ней зрело, какое-то решение... Пожалуй, и не решение даже, а пока всего лишь несогласие, глухое раздражение, постоянное чувство какого-то неудобства. Словно от занозы. Ее раздражало именно то, что так умиляло Петуха и Нашу. Мыслимое ли дело злиться на собачонку за то, что той так у них хорошо, что она к ним привыкла, не воет и не мечется, надрывая им сердце своим неприкаянным и жалким видом?
Барыня стояла перед Надеждой с тапкой в зубах, и неважно, что тапок был Петухов. "Главное - желание услужить, не так ли?" - говорили смышленые Барынины глаза.
- А ведь ты предательница - понятно? - сказала Надежда, глядя в глаза собачонке, но та пуще прежнего заработала хвостом. - Видеть тебя не желаю.
Вот так Надежда оказалась возле этого дома. Как раз таким она его и представляла: старой постройки, с выщербленными ступенями, без лифта, пропитанный запахом пережаренного лука и ненавистной Надежде вареной капусты. Надежда поднялась на второй этаж и нажала кнопку звонка восьмой квартиры.
Она была совершенно спокойна. Фразу, с которой она начнет разговор, Надежда приготовила заранее. Сначала, конечно, поздороваться. А уже затем без лишних слов: "Я по объявлению насчет собаки.
1 2 3 4 5 6 7 8