От трамвайной остановки шли пешком целый кг.артал по улице с непонятными вывесками на домах, и мать, выбрасывая вперед негнущуюся ногу и нагоняя ее здоровой, ругала отца, что он несется как угорелый. Витька тоже еле поспевал за отцом, нес коробку с патефонными пластинками и, хотя с интересом смотрел по сторонам, все время держал в памяти, что вот сейчас увидит живого немца, фашиста, который будет -позор-то какой! -- жить с ними в одной квартире.
Дом, к которому они шли, оказался старым, трехэтажным, с облупленной штукатуркой, тяжелой, гулко хлопающей дверью и длинным неосвещенным коридором.
-- Этаж-то какой? -- спросила мать.
-- Третий, -- виновато сказал отец. -- Но ты, Клавдия, не огорчайся. А если бы пятый или шестой достался, тогда как бы?
Мать не ответила и стала тяжело подниматься по лестнице.
Отец отпер дверь, они вошли в большой коридор. Комната была открыта, и Витька увидел немца. Немец поднялся со стула, шаркающей походкой двинулся навстречу. Он был совсем старый, со спутанными седыми волосами и поросшими седой щетиной впалыми щеками, с морщинистым лбом и слезящимися серыми глазами. На нем был помятый, в пятнах, темный пиджак, светлые, тоже все в пятнах, брюки и войлочные туфли. Как-то странно хихикнув, он протянул к Витькиной голове большую руку со скрюченными пальцами. Витька шарахнулся в сторону. Старик жалобно посмотрел на него и что-то сказал.
-- Не понимаем мы по-вашенски, -- проворчал отец. -- Так что, вишь ли, не собеседники мы тебе.
Старик покивал, что-то еще проговорил и вошел обратно в комнату.
-- Еще придушит ночью, -- опасливо сказала мать. -- От них всего дождешься.
-- Ну уж так и придушит, -- сердито сказал отец. -- У него и силы-то никакой в руках нет.
-- Пристукнуть чем-нибудь силы хватит, -- заметил Витька.
-- Ну ты вот что, -- сказал отец, -- давай маршируй на улицу, с пацанами познакомься, поосмотрись, нечего тебе тут делать -- мы уборку начнем, а к ужину кликнем. От тебя все равно пользы с гулькин нос -- один беспорядок.
Во дворе сидел на сложенных столбиком кирпичах белобрысый мальчишка и поплевывал из бузиновой трубочки в мишень, нарисованную мелом на сарае. Он уже наловчился, и почти все ягоды точно попадали в цель. Возле кирпичей лежало много других трубочек разной длины, мальчишка брал то одну, то другую, соблюдая ему одному понятную последовательность.
-- Ты чего из разных? -- спросил Витька.
-- Чемпионскую выбираю, -- объяснил мальчишка.
-- Это зачем?
-- Чтобы оставить себе. Остальные выброшу.
-- Выбрасывать-то чего? Отдай мне.
-- Бери -- не жалко. Я знаю, где еще растет...
-- Ты местный или приехал?
-- Приехал, из Сибири. Отец у меня был местным. Мы -- латыши.
-- А у нас в квартире немец живет, -- сказал Витька.
-- Нашел, чем хвастаться, -- усмехнулся мальчишка.
-- Кто хвастается? Я думаю, что его надо отравить, -- сказал Витька. -Они наших сколько поубивали. У меня двоих братьев на фронте убили.
-- Это просто, -- сказал мальчишка. -- Подсыпать в суп той штуки, которой крыс и тараканов травят, ему и капут.
-- Поможешь достать?
-- Можно, ему много не надо. Старик. Я его видел.
-- Наверное, он шпион, -- предположил Витька. -- Так просто бы не оставили. У меня батька машинист, вот немец и будет шпионить -- куда повез груз и зачем.
Мальчишку это предположение заинтересовало, он даже трубку в сторону отложил.
-- Вот гад, а! -- сказал он. -- Наверное, и по-русски понимает, а притворяется, ^то нет. Ты нарочно в его при- сутствии начни Гитлера ругать, а сам посматривай, по- бледнеет или нет...
-- Ага. Но отравить его надо. Тебя как зовут?
-- Валдис.
-- А меня Витькой.
-- Пойдем, я тебе покажу, где бузина растет. Там еще много интересного есть -- свалка рядом.
Когда Витька вернулся домой, мать накрывала на стол, а немец сидел тут же в комнате на своем стуле и был одет в отцовскую полосатую рубаху и в отцовскую меховую безрукавку. Лицо у немца было красноватым, а волосы -мокрыми и прилизанными.
-- Ты чего это его вырядила? -- спросил Витька.
-- Выкупала я его, -- сказала мать. -- С керосином. Блох-то на нем и вшей было, матерь пресвятая, прямо кишмя кишели!
-- Ну и пусть сожрали бы.
-- Так и на нас ведь перебежать могут. Да и человек все же, не- зверь.
-- Немец он, а не человек, -- сказал Витька и, вни- мательно посмотрев на немца, добавил: -- А Гитлер его -- сволочь! Немец в лице не изменился.
-- Не задирай его, -- сказала мать. -- Он спокойный.
-- Еще бы не спокойный, -- сказал Витька. -- Я бы ему показал. Отец пришел с бутылкой водки.
-- Новоселье пе новоселье, -- сказал он, -- а стены обмыть надо.
На столе дымилась картошка в мундире, в блюдце лежала ржавая, купленная в дороге селедка, черный хлеб был нарезан тонкими ломтиками. От предвкушения вы- пивки отец повеселел.
-- Ну что, -- сказал он немцу, -- садись, что ли. Мо- жет, ты того и не стоишь, кто тебя знает, но у нас не во- дится так, чтобы хозяева ели, а кто-то в сторонке сидел. Давай, давай, не стесняйся. Имя вот у тебя неудачное, как нарочно дали, и произносить не хочется -- Фриц. -- Оп повернулся к Витьке. -- Слышь, его па самом деле Фрицем зовут. А насчет отчества спрашивал, так ничего и не понял.
-- Не буду я с ним за столом сидеть, -- заявил Витька.
-- Ладно, -- сказал отец, -- пусть посмотрит, что мы не звери, как они. Может, напишет кому из родни.
Немец, виновато улыбаясь, подсел к столу, потянулся к кастрюле, взял картошину и, дуя на нее, стал торопли- во чистить.
-- Что он хоть тут ел? -- спросила мать.
-- Черт его знает, -- сказал отец. -- Может, соседи что приносили. Ему много не надо.
Витька вспомнил, что те же слова сказал Валдис, и представил, как немец съедает яд, лицо его делается ис- пуганным, и он начинает сползать со стула на пол.
1 2 3 4