"Я вас люблю!" - и все! Все! Больше ничего
не нужно.
Маша огорченно вздохнула, провела руками по бедрам в черных джин-
сах, сказала:
- Это не искусство.
Виолончель звучала со скрипкой.
Абдуллаев внимательно слушал и нарезал тонкие дольки ананаса.
Маша продолжила с некоторым возбуждением:
- Жизнь - это одно, а искусство - совершенно другое. Всякий раз как
я пытаюсь вязать текст, доставляющий мне удовольствие, я обретаю не
свою субъективность, а свою индивидуальность - фактор, определяющий
отграниченность моего тела от всех прочих тел и позволяющий ему испы-
тывать чувство страдания или удовлетворения: я обретаю свое тело-нас-
лаждение, которое к тому же оказывается и моим историческим субъектом.
Ведь именно сообразуясь с тончайшими комбинациями ушедших от жизненных
понятий слов, я и управляю противоречивым взаимодействием удовольствия
и наслаждения, одновременно оказываясь субъектом, неуютно чувствующим
себя в своей современности. Тайнопись. Слушайте:
Безмолвно-дружелюбная луна (почти что по Вергилию) с тобою, как в
тот, исчезнувший во мгле времен вечерний миг, когда неверным зреньем
ты наконец нашел ее навек в саду или дворе, истлевших прахом. Навек? Я
знаю, будет некий день и чей-то голос мне откроет въяве: "Ты больше не
посмотришь на луну. Исчерпана отпущенная сумма секунд, отмеренных тебе
судьбой. Хоть в целом мире окна с этих пор открой. Повсюду мрак. Ее не
будет". Живем то находя, то забывая луну, счастливый амулет ночей.
Вглядись позорче. Каждый раз - последний".
Ильинская вышла к рампе. Она сказала:
- Маша, вы только начинаете череду ошибок, которые я заканчиваю. Я
это понимаю так. Мы рождаемся бессознательно. Входим медленно в жизнь
и думаем, что до нас ничего не было. А если и было, то враждебно нам.
Человек жесток. Он хочет бороться с тем, что создано до него и не им.
Даже не пытаясь понять то, что создано не им. Понимание приходит к
тридцати - сорока годам. Не нужно новых форм и новых содержаний! Нужно
просто понять, что ты сама стара как мир, что ты - и Мария Магдалина,
и я, и он, и она. Ты - старая форма и старое содержание. Не обижайся,
но ты, как и я, как и все люди, всего лишь экземпляр немыслимого тира-
жа человечества, а оригинал - Бог! Вот и все.
Ильинская села рядом с Александром Сергеевичем и продолжила поеда-
ние черного винограда.
Маша огорчилась, но из чувства противоречия воскликнула:
- Пусть я буду вороной, но не буду экземпляром тиража. Я хочу быть
оригиналом!
- Хотеть не запрещается, - сказала Ильинская. - Но это уже было.
- Вороны не было!
- Деточка, на этом свете уже все было, - мягко сказал Александр
Сергеевич. - Только вы об этом пока не знаете. Жизнь дана вам как раз
для того, чтобы к концу ее вы узнали, что все уже было.
- Как вы скучны! - сказала Маша. - Если бы все так рассуждали, то
жизнь давно бы кончилась.
- К сожалению, желания злых гениев человечества о прекращении жизни
на земле неосуществимы. Одного желания мало. Вы говорили о любви так
сложно, а она-то, любовь, и не даст покончить с жизнью. Вас родили, не
спрашивая вас об этом. Вы не захотите жить - родят других, десятых,
миллионных. Вы затаптываете траву подошвами в одном месте, убиваете
траву, торите тропинки, а она прет в другом месте. Пойдете проклады-
вать тропу там, а прежняя тропинка зарастет. Вот вам и человечество, -
сказала Ильинская.
- Вы хотите сказать, что я - трава?! - возмутилась Маша.
- Я этого не сказала, но дала понять в принципе, - сказала Ильинс-
кая. - Я-то уж точно - трава. А каковы были мечты? Я родилась на Урале
и все время мечтала: в Москву, в Москву! На сцену! И что же получи-
лось? Я в Москве. Ну и что? Играла горничных, мечтая о Заречной. Ско-
лачивала параллельно свой театр в подвале, но он быстро развалился.
Время шло. Я смирилась. И работала на сцене, как люди работают везде.
Что такое слава? Это когда о тебе знают миллионы. Но все умрут, и сла-
ва исчезнет. Актеры быстро забываются. Кто такой Давыдов? Один звук и
остался. А как гремел в свое время. А ножка о ножку балерин пушкинских
времен? Как они танцевали? Должно быть, хуже Улановой. Кто об этом
знает. Конечно, Пушкину можно поверить, что хорошо тогда танцевали. А
если не поверить? Он ведь был влюбчивый, и оценки его завышенны.
- Есть судьба - и от нее не уйдешь, - сказал Александр Сергеевич и
опрокинул рюмку водки.
Миша молча доел свой шашлык, пригладил светлые волосы, он был высок
и худощав, и сказал:
- Жаль, что все вы устали от жизни. Нет полета воображения, нет
стремления к идеалу. Очень жаль. Вы нашли удобные оправдания своих не-
удач и успокоились.
Соловьев появился из правой кулисы с диапроектором в руках. Свет
погас. На экране появился первый цветной слайд. Соловьев сказал:
- Это икона шестнадцатого века.
Все смотрели на икону.
Слайд сменился на Вологодский кремль.
- Это Вологодский кремль, - сказал Соловьев.
Слайд сменился. Затем следующий, следующий и т. д. Соловьев пере-
числял то иконы, то церкви.
- Русская живопись, русская архитектура говорят мне о том, что
русский народ никогда не был религиозным, - сказал Соловьев. - Русский
народ - художник. И только. Ему никакого дела до Бога не было. Икона
украшала жилище. В церквах укрывались от врагов. Бог - это выдумка
хитрых людей. Эти хитрецы и теперь завели нас в тупик. Все плохо.
Только что по радио сообщили, что забастовали работники "Скорой помо-
щи".
- Это бывшие коммунисты, - сказал врач Алексей, очнувшийся от дре-
моты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13