Он переживает сейчас свои будущие странствия и видит их так ярко и отчетливо, словно у него уже была какая-то предыдущая, до отказу заполненная событиями жизнь, а теперь он ее лишь вспоминает. На самом деле он вспоминает будущее, как ни странно это звучит. Он живет будущим. Предвкушает его.
Особенно часто он видит себя в поезде дальнего следования офицером-пограничником. Он едет к месту нового назначения, на дальнюю-предальнюю границу. Он видит себя загорелым, ладным, широкоплечим, сдержанным, насмешливым, снисходительным, веселым, удачливым... Слушанье ночных поездов легко и незаметно переходит в сон, а оттуда - опять в явь.
В этих ночных полуснах-путешествиях обязательно участвует Леля. Собственно, все так подсознательно складывается, чтобы в какой-то момент, не раньше и не позже, она появилась. Особенно приятно представлять себе, как она садится в поезд на какой-то станции, и, конечно, именно в его вагон, и, конечно, в его купе. Садится напротив и не узнает. (А он-то ее сразу узнал!) Проводница приносит чай в больших гладких стаканах, прямоугольные пакетики сахара, сухари... Они пьют чай, рассеянно и бегло поглядывая друг на друга, как случайные попутчики. А потом он внезапно говорит: "Здравствуйте, Леля..." Она вспыхивает: "Откуда вы меня знаете? Кто вы?" Он называет кой-какие подробности того далекого знойного лета, но так, чтобы она не сразу догадалась. Надо помучить ее как следует. Это ведь так забавно - сказать: "Я вас знаю, а вы - меня" - и глядеть, как человек ломает голову и густо краснеет, потому что стыдно ведь: тебя помнят, а ты - нет...
И вот он видит, как она улыбается жалко, растерянно, и защитная маска равнодушия, которую обычно люди надевают на себя среди посторонних, вдруг падает, и он видит ее обезоруженное лицо. И тогда он, такой красивый, такой недоступный, весь в скрипучих ремнях портупеи, с гладко выбритым лицом и, быть может, с пробивающейся на висках сединой, но седина - это не обязательно, - он, мягко улыбнувшись, говорит: "Ну, так я Паша". И в глазах ее - а он будет в упор смотреть на нее, - в глазах ее отразится удивление, и восторг, и горечь, и боль о далеком знойном лете, которого никогда не вернешь...
Дальше ему неинтересно воображать. Главная, важнейшая - вот эта минута: "Я Паша..." - "Неужели Паша?.." Удовлетворенный, отмщенный, великодушно простивший эту бедную пристыженную женщину, вволю налюбовавшийся своим триумфом и собой, элегантным суховатым офицером, он засыпает ясным юным сном.
* * *
- Леля, - говорит он тихо. - Леля...
Она улыбается, склонив голову, и ждет, не задавая глупых и насмешливых вопросов, как это было бы в жизни. Здесь, в его воображении, она все понимает, все! Она понимает, как ему нравится произносить ее имя.
- Ле-ля! Ле-ля!
- Да.
- Хочешь посмотреть ласточкино гнездо, Ле-ля?
- Хочу.
- А раков ловить пойдем? Я место знаю. Ле-ля!
- Пойдем, - кивает она.
- А костер будем жечь?
- Будем.
- А картошку печь? Ле-ля!
- Да, - кивает она, - конечно...
- И ты не будешь больше звать меня Каша?
- Не буду, ни за что!
- Только со мной будешь дружить? Ле-ля...
- Только с тобой!
* * *
Паша лежит в высокой траве за спортивной площадкой и прислушивается к ее шуму. Он любит находить в этом шуме Лелин голос, вытаскивать его, словно ниточку из запутанного клубка, где чего только нет: смех, крики, свист, велосипедные звонки, стук пинг-понга, глухой удар по большому резиновому мячу, звонкая встреча ракетки и волана...
Паша вытягивает ее голос из клубка и подносит к уху, и вслушивается, хотя слов не разобрать. Потом вдруг ниточка пропадает, голос исчезает в общем шуме, и мальчик начинает гадать: ушла, домой позвали, или Сергей приехал?.. Однако мотоцикла не слышно...
Паша еще раз с напряжением вслушивается и, по-прежнему не находя ее голоса, вскакивает и бежит. Лавируя между деревьями, он выбегает на тропинку и в разноцветной толпе сразу находит ее - в синих джинсах, в тельняшке с закатанными рукавами она играет в бадминтон с какой-то незнакомой девочкой в белой футболке. И с первого взгляда видно, что эта беленькая играет в сто раз лучше, свободнее, легче. Она выигрывает с большим перевесом. Любо-дорого посмотреть, как она финтит, как режет. Леля нервничает, мажет из отличных позиций, она даже кричит на судью - а какой уважающий себя человек будет кричать на судью? Паше и жаль ее, и стыдно за нее, так стыдно!
Ну вот и проиграла.
- Еще будешь? - спрашивает беленькая.
- Нет, ногу ушибла... - И уходит в сторону, потирая ногу, а мальчик понимает: это хитрость, и скорей всего не ушибла ногу, а просто так легче перенести свой проигрыш. Вроде как оправдание ему найти. И он улыбается своей догадке...
- Чего улыбаешься, Каша? - говорит она тихо. - Рад, что проиграла?
"Как ты могла такое подумать! Как тебе в голову пришло?.. Да он... Да если б ты знала!.." Но разве такое скажешь вслух! И он говорит что попало, первое, что в голову приходит, лишь бы не молчать:
- Гляди, я шишку могу съесть...
И тут же, на ее глазах, подымает с земли зеленую сосновую шишку, надкусывает и начинает жевать...
Она нетерпеливо машет рукой. Хочет пройти мимо. Тогда он говорит:
- Я и кору могу...
Отламывает с ближайшей сосны кусок красновато-коричневой коры с белыми прожилками и - в рот.
- Каша, ты что, очумел? - Она смотрит на него с досадой.
Он видит, что привлек всеобщее внимание, что на него смотрят с любопытством и отступать ему некуда, и хотя уже стянуло рот и в горле першит, он срывает с кустика листья и с хорошо разыгранным удовольствием начинает их поедать... "Каша с ума сошел!" - кричит кто-то, а мальчик для пущей потехи корчит из себя шута, кривляется, бегает на четвереньках, рвет губами какие-то цветочки.
1 2 3 4 5 6