- Тьфу на тебя, старая корова. Нет, это теперь получается, что только я и
виноват?
- А кто же? Краник-то у газовой плиты отвернул ты!
- Но ты же сказала, что это должен сделать я.
- Сказать-то сказала, но мало ли что я говорю, а ты, конечно, рад
стараться. Ты всегда был рад, всегда...
Из подвальчика послышались рыдания старухи, и Эрик представил, как
старик, отвернувшись от нее, страдальчески морщится. А толстая старуха с
синюшным лицом все плачет, вернее говоря, пытается плакать, поскольку
слезы из ее глаз не льются, и говорит:
- Господи, господи, помоги мне с этим человеком! Зачем ты забрал нас
одновременно? Боже, я думала, что царствие твое - это деревья и ангелы...
арфы и благодать. О, как я хотела благодати, господи. А тут... Да полно,
царствие ли это твое? Дай мне хоть один маленький знак, что это оно и
таким должно быть. Тогда я успокоюсь и все приму. Только бы знать, что это
по твоей воле, господи, а не искушение врага рода человеческого.
Эрику вдруг стало неудобно подслушивать, и он вышел из-под навеса на
солнце, а там, постояв некоторое время посреди дворика, махнул рукой,
решив, что ждать больше не имеет смысла. Наверняка те, кто за ним гнались,
пьют теперь чай в какой-нибудь чайхане и обсуждают достоинства военных
фениксов. В конце концов, если что, он опять убежит по крышам или же
придумает другой трюк, такой же успешный. А еще крысиный король наверняка
его уже ждет в условленном месте.
Махнув рукой, Эрик быстрым шагом направился из дворика на улицу и на
выходе из него чуть ли не лицом к лицу столкнулся с девчушкой лет девяти -
десяти. Самая обыкновенная девчонка: копна волос, худые загорелые до
черноты руки и ноги, капризно вздернутый нос, голубые глаза. Она стояла
перед ним и держала резиновый мячик, а потом, неожиданно испугавшись,
выпустила его из рук, и тот покатился к ногам Эрика.
Остановившись, он наклонился и, подобрав мячик, некоторое время
любовался его разноцветными полосками. Потом протянул его девчонке. Та
молча схватила мяч и прижалась спиной к стене, освобождая дорогу.
Эрик хотел сказать ей, что она напрасно боится, так как у него и в
мыслях не было причинять ей зло, что он сам когда-то точно так же, как
она, жил, дышал, и сердце его билось... если бы не пуля, которая
разворотила затылок, то он бы сейчас даже помнил, кем он был, но лишь
махнул рукой и пошел прочь.
Толстая женщина, высунувшись из окна соседнего дома, попыталась
ошпарить его кипятком из большой кастрюли, но Эрик увернулся и,
метнувшись, перескочил через заборчик, оказавшись в точно таком же
дворике, как и предыдущий. Перемахнув через другой забор, он выскочил на
широкую проезжую улицу.
Быстро прикинув, где находится, он уверенно двинулся в путь и через
полчаса, свернув за угол знакомого глинобитного дома, увидел крысиного
короля, который сидел у стенки и занимался тем, что чистил зубы. Делал он
это так: крупная, с ухоженной белой шерстью крыса, устроившись у него на
плече, быстро просовывала голову в его широко открытый рот и выгрызала
застрявшие между зубами остатки пищи.
Увидев Эрика, крысиный король ему подмигнул, но рот не закрыл, и
крыса не прекратила своей работы. Усевшись с ним рядом, Эрик тоже
привалился спиной к глинобитной стене и стал слушать, как коготки крысы
скребут по толстой шкуре крысиного короля.
И это царапанье странным образом заставило его вдруг вспомнить то,
что он пытался вспомнить уже давно, но никак не мог, - улыбку. Да, это
была именно та улыбка. Она появилась откуда-то из глубин его утраченной
памяти и соединилась со всем, что удалось вспомнить до этого, с глазами,
носом, волосами, черными бровями в единое целое.
Эрик глухо охнул, потому что теперь перед ним было лицо. То самое,
которое он так мучительно пытался вспомнить с тех пор, как оказался здесь,
в этом странном мире. Оно снова возникло перед ним. И виной тому было
царапанье коготков. Но почему?
Он закрыл глаза, и на него словно бы повеяло теплым забытым запахом.
Он даже несколько раз вдохнул воздух. Это было излишне, так как ничего
говорить он не собирался.
Весь окружающий мир уплыл в сторону, он снова падал в темноту и
слышал чей-то неумолимый голос:
- Ничего, руки, руки ему крути посильнее!
И другой, девичий голос:
- Пустите его... зачем вы его... пустите.
А потом смертельный ужас и холод во всем теле, холод страха... Шум
прибоя и шелест волн заслонили все это, и он был чайкой, летящей к своему
видневшемуся на горизонте острову, устало махая крыльями, хорошо понимая,
что не долетит. Волны пытались дотянуться до него своими жуткими синими
пальцами. Горизонт кренился и снова выравнивался, а он летел, зная, что
перестанет это делать только когда умрет, да и то кто его знает, потому
что там, на берегу острова, виднелась тоненькая бронзовая фигурка и махала
ему рукой. Невыразимая тоска вдруг охватила его, рванула навстречу...
Тоска и любовь... Любовь? Да, он вдруг понял, что такое любовь, она
проснулась в нем, зашевелилась и наполнила тело странно забытой сладостью,
а еще волнами, сотрясавшими его...
Он открыл глаза и понял, что это все... Он больше не может, не
способен жить здесь, и наплевать ему на этот город, на этот мир и даже на
всю цепь миров... Эрик вдруг понял, что не уйдет из этого города, потому
что где-то здесь скрыта возможность вернуться обратно в тот мир, в котором
он умер, и попробовать все сначала.
1 2 3 4 5