- Белла Борисовна, здравствуйте, с вами говорит Карич, родитель Петелина, если помните. Я получил ваше послание и принял меры...
Что говорила Белла Борисовна, Игорь, понятно, не слышал, но кое о чем мог догадаться по выражению лица Валерия Васильевича: завуч жаловалась на него - долго, обстоятельно, с подробностями.
- В ближайшие дни Игорь школу посещать не сможет, - сказал Карич. Как почему? Я же п р и н я л м е р ы, Белла Борисовна. Вы же сами меня об этом просили.
И опять говорила Белла Борисовна, а Карич терпеливо слушал и время от времени щурился, будто свет глаза ему резал.
- Видите ли, этого я как раз не опасаюсь... В семье, думаю, все уладится автоматически и мать поймет, она ведь тоже, что ни говорите, лицо заинтересованное... Лишь бы Игорь не пошел в инстанции жаловаться... Может! А что... Вполне...
Теперь, когда Карич вновь слушает Беллу Борисовну, глаза его откровенно смеются. И Игорь невольно начинает улыбаться вместе с ним - по индукции, что ли.
- Ну, вы уж извините, Белла Борисовна, все-таки я не профессиональный воспитатель, а так... дилетант... Нет-нет, понял я вас нисколько не превратно, возможно, слишком буквально...
Положив трубку, Белла Борисовна задумалась.
Можно ли было подумать, что этот вполне приличный с виду человек, так логично рассуждавший в ее кабинете, решится избить мальчишку, да еще не родного сына? Ужасно.
Ей вспоминаются суровые глаза Карича, его тяжелые руки, его необъятная грудная клетка... Кошмар! И виновата, выходит дело, она, хотя ей и в голову не приходило вкладывать скрытый смысл в свои слова.
"А какой смысл был в твоих словах? Что ты имела в виду, когда просила принять самые решительные меры? Какие более действенные меры, чем твои, есть в распоряжении родителей?"
Это спрашивала совесть.
И отмахнуться от нее было не так-то просто, особенно человеку, в самой основе своей неплохому.
"Кто ты, Белла? - не успокаивалась, вела свой допрос встрепенувшаяся совесть. - Ты восторгалась Макаренко, когда поступала в институт, ты собиралась совершить хотя бы маленькую революцию в педагогике, а теперь?
Теперь тебя прошибает, словно малярийным ознобом, при одной мысли, что Петелин может пойти в гороно, и будет комиссия, и придется писать объяснительные записки, униженно ждать решения...
Кто же ты, Белла? Неужели обыкновенная, пошлая неудачница?
И кто виноват в этом? Сама. Больше спрашивать не с кого, Белла".
Так, размышляя, она вышла на улицу и почему-то вспомнила, как однажды в доме отдыха судьба ее свела с директором профессионально-технического училища Балыковым. Он даже пытался за ней ухаживать - робко, правда, и довольно неуклюже. Но дело не в этом. Как она позавидовала тогда спокойной уверенности этого Николая Михайловича, его убежденности в своих педагогических концепциях и принципах.
О чем бы ни заходила речь - а говорили они главным образом о своей работе, - на все у Балыкова был готовый и всегда веский ответ.
Вспомнив Николая Михайловича, Белла Борисовна даже вздохнула: и откуда только берется в людях такая уверенность. А она еще снисходительно поглядывала тогда на Балыкова...
Синюхина встревожена. И снова причина беспокойства - непутевый ее сын.
Что-то он подозрительно тих все последние дни и почти безвыходно сидит дома. Странно! Обычно его домой и медом не заманишь: или по двору гоняет, или допоздна утюжит окрестные улицы, или болтается вокруг стадиона, где не столько "болеет" за выступающие команды, сколько меняется значками.
- У тебя что болит? - подозрительно косясь на сына, спрашивает Варвара Филипповна.
- Ничего не болит.
- А почему тогда дома сидишь?
Гарька делает удивленное лицо и не без пафоса отвечает:
- Странный вопрос! Я занимаюсь. Экзамены ведь скоро.
- Ну вот что, - решительно пресекает эту речь Синюхина, - давай без фокусов! Чего натворил? Почему нос боишься на улицу высунуть? И не смей врать! Все равно узнаю, так уж лучше сам отвечай.
Гарька хорошо знает материнский нрав и нисколько не сомневается, что-что, а дознаться она дознается. И тогда будет правда хуже. Пошмыгав носом, суетливо порыскав глазами из угла в угол, он начинает: Игорь смылся с урока. Классная послала его найти. Он и нашел... - и так далее со всеми подробностями рассказывает Гарька.
Когда рассказ доходит до половины - до пол-литровой бутылки и красных чернил, - Гарька замечает, что мать слушает без одобрения, но с интересом. Это подбадривает, он подпускает слезу в голос:
- Не стал бы я его красить, сам виноват, по шее мне тогда врезал - я без памяти свалился. А за что? Ведь правду сказал...
- Какую еще правду? - строго спрашивает Варвара Филипповна.
- Ирку его прекрасную обозвал, чтобы не врал про нас...
- Про кого это?
- И про тебя, и про меня.
Как ни странно, но последние слова Синюхина пропускает мимо ушей, ее, должно быть, совершенно не интересует, что может говорить Игорь о ней, о ее сыне. Она спрашивает:
- А он знает, кто его покрасил?
- Догадывается. Но свидетелей нет...
- Учительнице он сказал? Может, Белле Борисовне?
- Кто его знает... мог и сказать, а мог и не сказать.
- Или дождик, или снег, или будет, или нет! Ничего ты не соображаешь. И чего он тебе по второму разу шею не накостылял? Знал бы, чья работа, ходить тебе битому... - И после довольно продолжительного молчания говорит: - Сходи-ка ты к Петелиным - за книжкой или еще за чем - и погляди, какой у тебя разговор с Игорем выйдет, что в доме у них, погляди... И нос не вороти. В доме при Вавасике, при матери он тебя не тронет.
- Игорь три дня как в школе не был, может, болеет, - сказал Гарька. Чего я припрусь...
- Болеет? Вот и хорошо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89