.. Настала ночь...
На укрепленных в податливом песке жердях черные кошмы. В их устьях огоньки погасающих костров.
Голоса под шатрами смолкли. Луна, громадная, страшная даже, все обливала своим мерцанием. Как глубоко молчит пустыня! Даже рычание львов не нарушило этой тишины. В синем свете белели кости павших верблюдов.
Чу, что это? Залаяли собаки, пугливо и трепетно забились на своих привязях усталые верблюды Один ворвался, и вдруг перед лунным пятном у входа в мой шатер обрисовались его тонкие, казавшиеся черными ноги. Кто-то встал, подхватил и отвел его. Зарычало в другой стороне, - и опять раздалось трусливое тявканье псов.
Где-то вспыхнул огонек, другой. Никто уже не спал. Люди выползали с ружьями. Как будто треснуло несколько крупных сучьев, раздались выстрелы, где-то далеко-далеко повторило их эхо бурных утесов. Еще раз... Арабы пугали львов: не спим-де - сторожим.
- Ты знаешь, как крадется лев? - говорил мне переводчик. - Я видел таких в лесной чаще у вод Аль-Могари. Ни листок не шевельнется, ни сучок не сломится, а ведь они больше быков здесь. Он животом по земле ползет. Вытянет лапу, в корни вопьется и тянется вперед. Как дышит, и то его не слышно...
IV. УКРАДЕННЫЙ ЛЬВЕНОК
Между арабами точно застывает тихая, тихая, смолкающая и опять вспыхивающая беседа.
- О чем вы говорите?..
- Мой приятель, Абд-эль-Амру, двадцать семь лет назад привез из пустыни львенка...
- Зачем?
- Дочь каида, смеясь, сказала ему: когда ты отымешь у львицы ее детеныша, тогда и я буду тебе женой под черной кошмой твоей бедной палатки.
Это слышали другие. Наедине молодой араб обратил бы все в шутку. Тем более, что ему не на чем было уйти в пустыню. Не пешком же добывать львят из их логовища! Он тогда только пас чужих верблюдов. Своей у него оказывалась только собака, да и та сама кормилась где попало, причем хозяину случалось ей завидовать. Часто от голода он ложился в накалившийся солнцем песок - средство, до сих пор знакомое бедным марокканским пастухам...
- Львенок будет у тебя... - сказала девушка, - или...
- Что "или"?
- Или ты никогда меня больше не увидишь.
В одну светлую лунную ночь Абд-эль-Амру украл у ее отца лучшего из верблюдов и отправился в пустыню за львенком.
Верблюд так несся вперед, как будто пустыня сама бежала ему навстречу. Скоро огни Тафилета погасли позади... Рядом скользила по бледным пескам синяя тень. Показались первые утесы. На бегу мелькнул мимо источник оазиса. Львы скоро начали перекликаться в пустыне... Замирал рев направо, - и далеко, далеко слышался ответный налево.
С Абд-эль-Амру были только тонкое и длинное копье да нож. Такому нищему даже и не снилось ружье, хотя из чужих он стрелял хорошо... И второй источник попался на пути. Тут араб вымыл верблюду ноздри и ноги, дал ему сделать два-три глотка, чтобы скакун не отяжелел на бегу.
Ночью львы на добыче; детеныши в логовищах. Лежат и ждут, пока родители не вернутся с добычей. Играют на лунном свете, мурлычат, облизывая друг друга.
- Как он мог отыскать их?
- По запаху. Логовища львов чуют здесь издали. Воздух пустыни так чист, что дыхание зверя дает себя знать на большом пространстве.
- А запах верблюда, на котором он несется?
- Бег так быстр, что испарения его кожи остаются позади. Потом около логовища всегда есть остатки от старой добычи - необглоданных костей, изодранной шкуры.
Абд-эль-Амру скоро почуял в стороне убежище льва и его семьи... Он направился туда и увидел спавших у камня двух львят величиной с комнатную собаку. Живо он захватил их и оглянулся назад... Теперь надо было уходить как можно скорее. Каждое мгновение могла вернуться львица. Да и детеныши барахтались в его руках и визжали и мяукали, так что чуткая мать услышала бы их на далеком расстоянии... Львята царапали арабу и ноги и руки.
Он захватил обоих за уши, а скакун сам направился назад к Тафилету, уже не руководимый всадником. Бугры за буграми мелькали по сторонам. Далеко позади оставалось палевое облако взрытого песка. Из-под него часто под самые ноги верблюда подвертывались белые оглоданные ребра и черепа... Все было бы еще хорошо, если бы не визг львят в тишине пустыни...
Вот первый оазис близко. В лунном свете стали заметны его чахлые пальмы. Араб хотел было остановиться, освежить верблюда, но вдруг позади раздался такой полный отчаяния и бешенства рев, что молодые львята, узнав голос матери, завертелись в его руках и забились... Рев повторился еще отчаяннее и неистовее. Верблюд почуял позади несущуюся за ним смерть. И, казалось, уже не бежал, а летел по пустыне.
Пронзительно мяукали львенки, остервенело ревела нагонявшая их мать. Оглядываясь, араб уже видел ее, то проносившуюся над песчаными буграми и темными камнями, то стлавшуюся по земле и царапавшую песок своими мощными когтями. Сколько времени неслись они так, он не знал - час или мгновение...
Чтобы заставить молчать львят, араб сильно прижал их к себе, но они изорвали ему грудь тонкими, как иглы, когтями. Он прижал их к торчку своего седла, и те завизжали от боли еще пронзительнее и оглушительнее, а почти в самое ухо всаднику заревела тоскующая мать. Что-то круглое ударило ему в спину, и верблюд подпрыгнул, точно хотел унестись в небо от когтей, разодравших ему спину.
Абд-эль-Амру обернулся. Львица скатилась с верблюда и припала к земле для нового убийственного и быстрого, как выпрямившаяся пружина, прыжка. Гибель была неизбежна. Араб мгновенно сообразил, что надо делать, и швырнул назад ей одного из детенышей. Кувыркнувшись в песке, с жалобным воем распластался львенок. Мать бросилась к нему и начала жалобно облизывать и ворошить его.
1 2 3 4