Белая колокольня умолкла - обедню отслужили. Позади усадьбы и церкви вправо и влево стройный порядок крестьянских изб.
Обычно села строятся вдоль реки, а наше Заборье перекинуло поперек Шухи мост и вытянулось в ту и другую сторону чуть не по версте. Зачем село ушло от реки? Может, приманили леса? Обоими концами Заборье упирается в леса. Там между шатровых елей путается орешник, жестко шуршат осины, черноствольная ольха обступила болотца. Болотец у нас много, затянутых светлой ряской, веснами сотни лягушек задают концерты, на все село слышно.
"Что с мамой? Что с мамой?"
- Ольга Никитична, я пойду к маме.
- О маме не тужи. Есть кому о ней позаботиться, - тем же старательно-спокойным тоном ответила Ольга Никитична.
Катя глядела в окно. Виден их сад...
- Тогда сбегаю к Саньке, - попросилась она.
- А это - сделай милость, беги.
Катя не оглянулась на Зою, отчасти она чувствовала себя по отношению к Зое изменницей, но не хочется сидеть над пяльцами. И говорить с Зоей не о чем. Удивительно не о чем с ней говорить.
Она припустила бегом. Катя не любила тихо ходить. Ей нравилось мчаться и размахивать прутом, будто всадник на несущемся коне. Все это называлось мальчишескими ухватками, вовсе не идущими девочке, называлось дурными манерами. Наверное, так оно и было, и мама поделом бранила ее, но, вырвавшись из дома, Катя начисто о манерах забывала.
Санька мыла полы. Двое мальчишек, пяти и трех лет, на широченной, покрытой лоскутным одеялом кровати строили из чурок амбар. Третий, маленький, спал в зыбке, подвешенной к потолку на шесте, а Санька, домывая полы, скребла косарем у порога.
- Помочь?
- Вона помощница выискалась! - хмыкнула Санька. - Тряпку выжать и то небось не умеешь. Что долго не была?
- Мама не позволяла.
- Своей воли вовсе нету. Ох и подневольная ты!
Санька быстро управилась, краем кофтенки вытерла со лба пот, сполоснулась под глиняным рукомойником, Кате приказала разуться, чтобы не наследить на чистом полу, вытащила ухватом из печки чугунок с пареной репой и кликнула братишек за стол. Маленький заворочался, просыпаясь, но Санька потрясла зыбку и мигом его укачала.
- Ой, - вспомнила Катя, - воробушка мертвого у Ольги Никитичны на окошке оставила. Похоронить хотела.
- Сиди. У Ольги Никитичны кот-ворюга. Небось давно твоего воробушка сожрал.
- Как тебе не стыдно! Какая ты жестокая, Санька.
- Ладно, не хнычь, - одернула Санька. - Мертвым не больно. Живых жрут. Ешь репу. Не хнычь.
- Как это живых жрут?
- Вот так.
Санька молча ела репу, мальчишки и Катя от ее строгости присмирели.
- Вот так, - распаляясь, продолжала Санька. - Наш тятька с войны на деревяшке вернулся, на груди "Георгий". "Георгия" зазря не нацепят, его за храбрость дают. А староста не поглядел на медаль, самую далекую да худую делянку тятьке отмерил в лугах. Луга-то барские, ваши, миром у вас арендуем. Вам денежки мирские беззаботно плывут, а над нами староста. По-божески это, что тятька на деревяшке за десять верст убирать сено хромает? По-божески это, что нынче праздник преображения господня, а тятька с мамкой чем бы праздновать или на своем дворе похозяйствовать - к чужим батрачить ушли?
- Чего они батрачат-то?
- "Чего, чего"! Овсы лошадным косят. Глянь во двор, есть у нас лошадь? Нету. Безлошадные мы. И землю староста тятьке потощей выделяет. Сживает со свету тятьку.
- За что?
- За то, что голова непоклонная, - сверкнув глазами, гордо ответила Санька и понесла чугун на шесток. - Ребятишки, айда в огороды. Сядем там в холодку. Малого под лопухами пристроим. А мне маманя ребячьих портов собрала, в дырах все, латать надо.
Она расстелила дерюжку у куста бузины, маленького устроила под лопухами. И повеселела и принялась одну за другой нашивать заплаты на ребячьи штаны.
- А ты рассказывай, Катя.
Вот это-то Катя и любила! Любила Санькины горящие изумлением глаза, любопытство и сияние в них, как только начинался рассказ. Любила сочинять длинные-длинные истории, непохожие на Санькины сказки о ведьмах и чертях. В Катиных историях прочитанное мешалось с выдумками и речь шла о жизни. Вроде как о ее собственной Катиной жизни и совсем не ее, вроде как о ней самой и совсем не о ней. В ее историях происходили разные события, ее герои страдали, терпели лишения, страшные испытания валились на них, но конец был счастливый. И Санька благодарно вздыхала, ахала, охала, и ее глубокие переживания так вдохновляли Катю, что она придумывала все новые повести. Специально для Саньки. И для себя, разумеется. Всегда со счастливым концом.
- Беда-то! У нас на селе и не случалось такого! - долетело до них в разгаре Катиной повести.
Говорили у крыльца. Видно, вернулись с поля. Говорила Санькина мать:
- Да правда ли? Может, врут?
- Где там врут! - спорил другой женский голос. - Своими глазыньками видела, как она, бедная, билась. "Не хочу! - кричит. - Изверги вы". Дак они ей руки связали, Лександре Ляксевне, сердечной! Да силком на телегу. А она криком кричит: "Спасите, убивать меня повезли!"
- Боже мой! - простонала Катя. Вскочила. - Мама! Спасите ее! Не убивайте ее!
Она выбежала из огорода к крыльцу. Там две женщины и Санькин отец на деревянной ноге. Замолчали. Испугались ее вида.
- Ты... деушка... - запинаясь, сказал Санькин отец, - с матерью твоей не того... худо ей... так ты, ежели вовсе не будет к кому прислониться... в случае... приходи.
И стал торопливо подниматься на крыльцо, стукая о ступеньки деревянной ногой.
- Усадьба у ней. Управитель найдется, - возразила Санькина мать.
- Я не про то. Ежели стоскуется. Вот я про что.
Деревяшка стукнула о ступеньку.
Наползавшая с востока туча завесила солнце, притемнила день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84