! - возмутился Бабушкин. - Это - как пила без зубьев! Приказываю: достать перец!
Совсем загонял Хоменчука, но в конце концов тот все-таки раздобыл перец. И у кого?! У стражника!
И, наконец, наступила суббота.
Бабушкин с утра долго убирал "балаган" - так якуты называют юрту.
Земляной пол он подмел. Тщательно, как, наверно, никогда его здесь не подметали. Попросил у хозяина оленьи и коровьи шкуры, расстелил их на полу и на лавках. А несколько красивых соболиных шкурок повесил на стену.
Вместе с Ильей Гавриловичем камелек почистил. И шесток глиняный тоже почистил. И дров побольше подложил в камелек. Вернее, не "подложил", а "подставил". Потому что якуты дрова ставят. Вертикально, под самой трубой. Сперва это удивляло Бабушкина, потом привык. Вроде бы так даже и лучше.
Вскоре собрались все ссыльные - четырнадцать человек.
На огне уже бурлил котел. С улицы Бабушкин внес мешок с пельменями. Они замерзли - хоть топором руби.
- Приглашаю к остуолу, - сказал Бабушкин.
Он теперь любил ввернуть якутское словечко.
"Остуол" - это по-якутски "стол". Похоже, только гласных больше. Бабушкин уже подметил: якуты всегда в русские слова вставляют много лишних гласных.
Ссыльные сели к "остуолу". Глотали острые, в масле, мягкие и вкусные комочки, запивали кисловатым, чуть хмельным кумысом и похваливали поваров.
- Это не я. Это - Илья! - отвечал Бабушкин и смеялся: вот, даже в рифму говорить стал.
Смеется Бабушкин, а сам все на Хоменчука поглядывает. Тот принарядился, побрился. И даже космы кое-как подровнял. Вертится по юрте: одному подай, у другого забери. То масла подлей, то дровишек добавь.
"Вот, - радуется Бабушкин. - Суетится. Это хорошо! Только глаза все такие же. Или чуть веселее?"
Один из ссыльных - студент Линьков - стал читать стихи.
Потом кто-то запел про ямщика, как замерзает он в глухой степи.
А потом и Бабушкин запел свою любимую:
Среди лесов дремучих
Разбойнички идут,
И на плечах могучих
Товарища несут.
Поет Бабушкин, кое-кто из ссыльных подпевает. А Бабушкин нет-нет, да и глянет украдкой на Хоменчука. Ведь какой певун! Неужели утерпит? Неужели не присоединится?
А Хоменчук будто и не слышит песен. Сидит, молчит. О чем-то своем думает.
Пришли, остановились,
Сказал он: "Братцы, стой!
поет Бабушкин.
Выройте могилу,
Расстаньтесь вы со мной!
Неужели Хоменчук так и не подтянет? Так и промолчит?
Кончил Бабушкин. Все зашумели, заговорили.
И тут встал Хоменчук. Поднял голову, глаза прикрыл.
Ревэ та стогнэ Днипр широкий...
Все сразу умолкли, только его и слушают. А голос у Хоменчука густой, как сметана. И сочный, как спелый арбуз.
"Ага!" - радуется Бабушкин.
Поздно разошлись ссыльные по домам.
Бабушкин лег, но, хотя устал, не спалось.
И все слышался в темноте густой бас Хоменчука.
"А что глаза - это ничего. Не все сразу. Главное лед тронулся".
* * *
Вскоре выяснилось: рано Бабушкин радовался.
"Пельменного" заряда хватило Илье Гавриловичу всего на два дня. А уже на третий - он снова лежал, прикрывшись облезлой шкурой, вялый и безучастный. И глаза у него по-прежнему были тусклые, неподвижные. Рыбьи глаза. И даже космы опять на лоб лезли. Будто уже успели за три дня отрасти.
"Так, - подумал Бабушкин. - Вот, значит, какая петрушка..."
И опять вспыхнул перед ним сверкающий в ночи факел...
* * *
Прошло несколько дней. К Илье Гавриловичу снова пришел Бабушкин. Тот по-прежнему лежал возле огня. Казалось, он все эти дни вовсе и не вставал.
- Ого! Так можно и бока продавить! - покачал головой Бабушкин.
- А что прикажете? Танцевать? - вяло пошутил Илья Гаврилович.
- Есть план, - Бабушкин снял меховую кухлянку, рукавицы, сел у огня. Вставайте. Нужна ваша помощь.
- Опять пельмени? - по-прежнему лежа, невесело протянул Хоменчук.
- Нет, тут дело посерьезнее...
Бабушкин рассказал свой замысел. Каждый ссыльный получает "на харчи" от казны 15 рублей в месяц. На эти деньги не очень-то разгуляешься. И вот он решил устроить мастерскую. Чинить прохудившиеся ведра, кастрюли, чайники, если нужно - и старое ружьишко исправить, и по дереву, если придется, тоже. Короче - мастерская на все случаи.
Инструмент кое-какой имеется. Так что можно начинать.
Он уже сегодня обошел соседние юрты, передал якутам: открывается мастерская, несите заказы.
- Ну, и чините, - неторопливо раскурив коротенькую якутскую трубку, сказал Илья Гаврилович. - Чините себе на здоровье.
Он лежал на спине, глядя в низко нависший черный земляной потолок.
- Одному не совладать, - сказал Бабушкин. - Вдвоем оно всегда сподручней. Вот вместе с вами и откроем мастерскую.
- Шутить изволите, сударь? - возмущенный Илья Гаврилович даже надел пенсне, словно хотел получше разглядеть Бабушкина. - Вы слесарь. А я юрист, присяжный поверенный. Я и паяльника-то никогда в руках не держал!
- Ничего, ничего, - улыбнулся Бабушкин. - Научу. И слесарем, и жестянщиком сделаю. И столяром. Говорят, из присяжных поверенных как раз превосходные столяры получаются.
- Вам весело?! - вспыхнул Хоменчук. - Я сказал - нет, и все.
- Так... Значит, нет? - Бабушкин сразу стал серьезным. Насупился. Значит, не хотите помочь? И это по-товарищески? Одному же мне не осилить! Подсобите хоть только начать, наладить мастерскую, а там - как угодно...
Долго Хоменчук еще упрямился, но, как ни отбивался, пришлось ему встать.
Пошли к Бабушкину.
- Во-первых, надо смастерить верстак, - сказал Бабушкин.
Два дня потратили они на этот проклятый верстак. Все было трудно.
Доски - где их тут возьмешь? Все же нашли. На берегу Яны откопали из-под снега старую развалившуюся лодку. Разобрали ее - вот и доски.
Гвозди?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18