- Давайте все же закусим.
- Закусим, - согласился Бабушкин. - Но раз уж вы заслонили "глазок", постойте там еще минутку.
Бабушкин сел на нары, снял с ноги сапог, сунул руку в голенище и стал аккуратно отдирать стельку.
Исай расширенными от удивления глазами следил за каждым его движением.
"Сам ведь еще вчера хвастал своими сапогами: добротные, хромовые. А теперь рвет?!"
Стелька поддавалась медленно.
- Давайте помогу?! - шутливо предложил Исай. - Пока вы калечите правый сапог, я изорву левый!
Бабушкин не ответил.
- А может, это какой-нибудь фокус? - не унимался студент.
- Вот именно! - сказал Бабушкин. - Ну, глядите! Опля! - и он, как заправский фокусник, вдруг выдернул из-под стельки еще одну, третью пилку.
- Собственного производства, - сказал Иван Васильевич. - Мастерил на совесть...
- Ничего не понимаю, - втянув голову в плечи, развел руками Исай. Откуда у вас в сапоге пилка? Вы же говорили, что вас арестовали неожиданно, на собрании. Так вы что - всякий раз, как идете на собрание, запихиваете пилку в сапог?
- Революционер всегда должен быть готов к аресту, - ответил Бабушкин. Так меня учил один мудрый человек. А как подготовиться к тюрьме? Я думал-думал и решил - очень может пригодиться пилочка. Сам сработал ее, сам закалил. Но как пронести в камеру? В пиджак зашить? Найдут. В рубаху? Тоже прощупают. Вот я и надумал: оторвал стельку, уложил пилочку и снова стельку приклеил. Так и топал целый год, с пилкой в сапоге.
- И не мешала?
- Нет. Пилочка тоненькая. Улеглась там, под стелькой. Я постепенно про нее и забыл. А когда арестовали, жандармы уж как обыскивали. Да не нашли.
6. Восемь ночей
Ночью Бабушкин и Исай не спали. Отдали лампу надзирателю.
Долго лежали в темноте молча, с открытыми глазами.
Постепенно тюрьма затихла.
Тогда Бабушкин бесшумно встал. Постоял так, в одном белье, настороженно вслушиваясь в тишину. Потер пилку кусочком шпика, чтоб не визжала, придвинул табурет к стене; стоя на нем, принялся беззвучно пилить оконную решетку.
Исай - тоже в одном белье - дежурил у двери. Надзиратели - опытные, хитрые. У них войлочные туфли, чтоб неслышно подкрадываться к камерам. Надо быть начеку. Чуть раздавался малейший шорох в коридоре, Исай тихонько кашлял. Оба узника стремительно, но бесшумно залезали под одеяла, притворяясь спящими.
Окошко, как назло, было высоко, под потолком. Восемь вертикальных прутьев. Бабушкин стал пилить первый прут, в самом низу, у подоконника.
Тянуться к окну - трудно. Быстро затекали поднятые вверх руки. Через каждые пять-десять минут - вынужденная передышка.
Пилки были мелкие, маленькие. Такими тонкие ювелирные вещички резать, а не массивные тюремные решетки. И главное - зажать пилку не во что. Приходится держать ее прямо в руках. Бабушкин был опытным слесарем, но все же и у него скоро стали кровоточить пальцы на обеих руках.
Но он пилил. Делал краткие передышки и опять пилил. Смазывал горячую пилку салом и снова пилил.
Исай стоял у двери. Губы его шевелились, словно он шептал молитвы. Его бил озноб. Или это в камере так холодно? В одних носках на каменном полу?
Металлический прут поддавался медленно. Всю ночь трудился Бабушкин: перепилил всего один прут и то не до конца. К утру пилка тихонько хрустнула, и в руках у Ивана Васильевича оказались два обломка.
- Так я и знал! Так я и знал! Так я и знал! - взволнованно метался по камере Исай. - Безнадежно! Одна пилка на один прут. А в решетке-то восемь! Пилок не напасешься!
- Наверно, плохой закал, - сказал Иван Васильевич. - Авось другие лучше.
Уже рассветало. Бабушкин тряпкой тщательно стер железную пыль с решетки. Подмел пол возле окна.
- Безнадежно! - повторил студент. Он теперь лежал под одеялом, но все еще не мог согреться. - Как же мы не учли?! Утром ведь обход. Посмотрят на решетку - а там надпил...
- Не заметят! - сказал Бабушкин.
Взял кусочек хлеба, размял и мякишем, как замазкой, затер надпил.
- Все равно видно. Прут-то черный, а хлеб...
- Подкрасим, - Бабушкин плюнул на ладонь - руки у него были грязные: всю ночь пилил - и грязью замазал мякиш в надпиле.
Утром, во время очередного обхода, надзиратель ничего не заметил.
"Только бы не стал проверять решетку", - подумал Бабушкин.
Он знал: иногда тюремщики вдруг устраивают "концерт": ударят по решетке молотком и слушают. Звук должен быть чистый, долгий. А если решетка надпилена - звякнет надтреснуто, глухо.
"Да, риск, - подумал Бабушкин. - Но разве бывает побег без риска?!"
Студенту он не сказал о своих опасениях. Исай и так слишком волновался.
Вторая английская пилка прослужила также лишь одну ночь.
- Так я и знал! Так я и знал! - опять нервно забегал студент. - Две пилки - на два прута! Безнадежно!
"Да, скверно, - подумал Бабушкин. - Осталась одна пилка на шесть прутьев..."
Но студенту он сказал:
- Ну что ж! Понадобится - ваша невеста еще инструментов принесет. Она же у вас деловая.
А сам подумал:
"Пока мы ей сообщим, что нужны пилки, да пока она принесет... Сколько дней потеряем! А если тюремщики в это время устроят проверку?.."
Третья пилка, самодельная, держалась дольше других. Миновала ночь, и вторая, и третья...
Исай, стоя на часах у двери, возбужденно шептал:
- Только бы не сломалась! Миленькая! Голубушка! Только бы выдержала!
А на рассвете, когда Бабушкин кончал работу, Исай хватал у него пилочку, любовно оглядывал ее - и казалось, сейчас даже расцелует.
Наконец, оставалось разрезать последний прут.
Исай не дыша глядел на тоненькую, гибкую пилочку. Неужели выдержит?!
Всю ночь трудился Бабушкин. Пилит, а сам нет-нет да и вспомнит, как четырнадцатилетним пареньком отдала его мать в торпедные мастерские.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18