Сейчас невидимый в ночи часовой повернул и по своей обычной тропочке идет к ним. Надо лежать! Беззвучно. Лежать, хотя часовой с каждым шагом все ближе, ближе.
Бабушкин в темноте положил руку на спину студенту. Словно прижимал его еще ниже к земле.
"Заметит? Нет?"
Часовой прогромыхал сапогами возле самого ящика и стал удаляться.
Бабушкин мысленно сосчитал до пятнадцати - пусть часовой уйдет - и легонько толкнул Исая. Они сделали короткую перебежку к забору. Притаились. Потом тихо, по-кошачьи, перемахнули через забор.
Их уже ждали. Из темноты сразу вынырнули две фигуры.
- Быстрей! - услышал Бабушкин чей-то знакомый мужской голос.
- Раздевайтесь!
Беглецы мигом скинули с себя одежду.
Заботливые торопливые руки товарищей натянули на Горовица гимназическую тужурку и шинель. На Бабушкина так же быстро надели чиновничий сюртук и форменную фуражку с кокардой.
- Пошли! - скомандовал все тот же знакомый голос.
Не говоря ни слова, безлюдными проулками, огородами беглецы и их друзья стали быстро уходить.
Ночь была темная. Фонарей почти не встречалось. Четверо шли цепочкой, стараясь не терять из виду друг друга.
Бабушкин чувствовал: нечем дышать. Это было странно. Нечем дышать будто пробежал десяток верст.
"Спазм, что ли? Нервы?" - он тряхнул головой, хотел набрать полные легкие воздуха. Нет, грудь была сдавлена, как тисками.
И в то же время ноги, сами собой, то и дело переходили на бег. Быстрей, быстрей, подальше от тюрьмы!
Бежать было глупо. И подозрительно. Правда, вокруг - пусто. Но все же... Бежать нельзя. Бабушкин это понимал, однако ноги сами невольно все учащали шаги.
Вскоре вся четверка была уже далеко от тюрьмы, на Нагорной улице.
Впереди идущий остановился.
- Ну, - сказал он, - прощайтесь. Быстро.
Бабушкин понял: его поведут в одно убежище, Исая - в другое.
Это было разумно: если полиция нащупает следы, то хоть не сразу двоих схватят.
- Ну, - торопил провожатый.
В темноте Бабушкин не видел лица Исая. Тот молчал. Лишь дышал тяжело. От волнения? Или от быстрой ходьбы?
Бабушкин притянул его к себе:
- Ну, счастливо!
Исай засопел и ничего не сказал. Лишь неловко ткнулся головой ему в плечо.
8. Коля-парикмахер
Бабушкина отвели на квартиру к рабочему Бушуеву.
Три дня Бабушкин не выходил на улицу.
Бушуев рассказывал: в городе тревожно. Ротмистр Кременецкий, взбешенный дерзким побегом, устраивает повальные обыски, пачками арестовывает людей.
- Пусть перебесится, - усмехнулся Иван Васильевич.
Друзья сообщили: ротмистр "закрыл" город. На всех дорогах, на всех вокзалах дежурили шпики. Стоило показаться невысокому русоволосому человеку, и шпик украдкой смотрел на фото: не беглец ли?
Однако и оставаться дольше в Екатеринославе было опасно. Городской комитет решил: Бабушкину надо уехать.
Через три дня в квартиру Бушуева постучали. Бабушкин прислушался. Четыре слабых удара, пауза, два сильных. Свои!
Бушуев открыл дверь. Вошел бойкий белобрысый парень с чемоданчиком, от которого пахло сразу и мылом, и духами, и чем-то ядовито кислым.
- Ты никогда не пробовал превращаться в старушку или, скажем, в девицу? - с улыбкой обратился к Бабушкину Бушуев. - Готовься... Наш Коля мастак на такие штуки!
Коля оказался "партийным парикмахером". Он работал токарем на заводе и участвовал во всех любительских спектаклях, гримируя актеров. Свои обязанности он исполнял с увлечением и изобретательностью. Поэтому его и сделали с недавних пор "партийным парикмахером".
Веселый, шустрый токарь любил поговорить, да и прихвастнуть был не прочь.
- Я вас так раздраконю, - заявил он Бабушкину, - сами себя не узнаете!
На столе появилась банка с клеем, щеточки, склянки, маленькое круглое зеркальце.
- Уж не деготь ли? - спросил Бабушкин, скосив глаза на большой флакон.
Токарь засмеялся:
- Покрепче дегтя! - и повернул флакон, чтобы Бабушкин видел яркую наклейку.
На ней было написано: "Негр Джимми - краска для волос" - и изображен очень довольный жизнью, веселый, белозубый негр в красной рубашке и с черными, как вакса, волосами.
Парикмахер усадил Бабушкина и ловко, одним движением, подвязал ему салфетку. Потом вылил немного густой жидкости из флакона в блюдце, понюхал, добавил нашатыря, размешал.
Вся комната наполнилась острым, ядовитым запахом.
Токарь-парикмахер взял палочку, обмотал конец ее ватой, обмакнул в блюдце и стал смазывать русые волосы Бабушкина. От едкого запаха Ивана Васильевича даже слеза прошибла. Потом он стал отчаянно чихать.
Волосы слиплись и поднялись щетиной, как колючки у ежа.
- Ничего! Пусть голова подсохнет, а мы пока бороду приклепаем, объявил неунывающий токарь. - А чихаете вы просто с непривычки...
И тут же сам оглушительно чихнул.
Он вытащил из чемодана черную бородку клинышком и стал приклеивать ее Бабушкину.
- Не отвалится? - с сомнением спросил Иван Васильевич.
- Что вы?! - обиделся токарь. - Такого клея во всем свете не сыщешь. Собственного изготовления! Подвесь вас за бороду - не оборветесь!
Он отошел на шаг и оглядел свою работу.
- Симпатичная бородка! А усы давно носите?
- Давно.
- Тогда мы их - того...
Взял бритву и несколькими уверенными движениями уничтожил усы.
У парикмахера оказался припасенным и новенький студенческий костюм.
Бабушкин переоделся, подошел к дешевенькому зеркалу, висящему на стене, и рассмеялся. Из зеркала на него смотрел незнакомый франтоватый студент.
9. На дачу
Поздним вечером к квартире Бушуева подкатила роскошная пролетка. Важный, как министр, кучер в черном цилиндре и белых перчатках резко осадил лошадей.
В пролетке полулежал, удобно развалясь на мягком сиденье, медноволосый красавец студент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18