Но сейчас жесть погнулась, прорези затянуло паутиной. Ветер гонял по камню прилавка пожелтевшие листья, с прясел сыпался помет. Заприметив неуемное Саввино любопытство, к нему было двинулся укормленный торжковый страж, но углядел Лэти с Андреем (куда ж без Андрея?) и раздумал. Солнце пряталось за бесцветным облаком, и краски казались съеденными: на вялой соломе аловатые бэры и слабо тронутый зеленью белый налив; тусклое золото линей в дежках с водой, глазурь поливаных кувшинов, блеклые кочанные головы, бледные лисички в лукошках, связки раннего лука; истомленные, со связанными ногами, щедро припудренные пылью курицы, гусята и утята, сонно орущие в решетах... приливы и отливы толпы.
Резкий, как скрип песка по стеклу, молодой голос заставил их обернуться. Парень-фряг старался всучить шемаханцу зеркальце. Толстый шемаханец вертелся в стеганом своем полукафтанье в красные и синие ромбы, то и дело отирал лысину и толстую шею, и просто вонял опаской и желанием. А парень с каменного порожка сверкал из-под раздвоенной губы заячьими же слегка выпирающими зубами.
- Каких-то десять гиру за паршивое старое зеркало, в котором вас не видно!!
Рядом с этими двоими останавливались. Интересно было узнать, чем кончится. Пограничники остановились тоже.
- Вре-ошь, - толстяк вгляделся в тусклое стекло, отразившее часть сизой, в прожилках щеки. - Вон я!
- А в безлунную ночь? - отрезал парень.
В толпе засмеялись.
- Свой человек, - сказал Андрей.
- Далеко пойдешь, фряг, - пробурчал купец. - Да высоко взлетишь. И сильно закачаешься.
Продавец пожал узкими плечами:
- А я не спешу, дядя.
- Дай посмотреть, - протянул руку Лэти.
Шемаханец засопел, полез в мошну за деньгами:
- Э, я первый.
- Смотри, - парень ухмыльнулся. - Авось сторгуемся.
- Я первый!
Толпа загудела:
- Пусть смотрит!
Подошли, стали, опираясь на сулицы, стражники. Такое веселье на торгу ныне случалось редко. Да и шемаханец - чужак-человек. Фряг протянул проводнику зеркало. Было оно действительно очень старое. Узкое, в полпальца шириной, чуть изогнутое стекло пожелтело с краев и подернулось паутиной трещинок; серебро оклада - вишенные цветы и молодой месяц в наголовии - почернело, хотя видно было, что его чистили: несколько светлых царапин осталось на металле. Ручка узкая, скругленная к каплевидному концу - под девичью руку. Зеркало смутно, но исправно отражало все, попадающее в его глубины.
- Десять гиру? Три шельга... - Лэти со вздохом вернул диковину владельцу.
Кто тянул Андрея за язык? Шагнул в круг:
- Братья кромцы... кромяне! Не позволим перекупать... надругаться над этими... православными святынями басурманину!
И стал закатывать рукава, после чего должно было воспоследовать мордобитие. У свежеиспеченных братьев глаза от таких слов остекленели и в членах явилась какая-то неуверенность. Лицо шемаханца налилось нехорошей кровью. Но вместо чтобы вдарить в озызлый нос, Андрей содрал шапчонку с какого-то отрока и пустил по кругу. В нее медленно, а потом все шибче стали падать гроши, полушельги и шельги, скудельное серебро. Одичалый иноземный гость содрал с шеи дивноузорчатый шелковый плат с бахромцами и, шваркнув обземь, стал остервенело топтать сапогами: видать, переял что-то от славянской души.
- Мое, - кричал, - мое!
И еще что-то о праве первородства.
Спектакля Андрей не досмотрел, гневной силой его выдернуло из толпы и повлекло, а потом стукнуло о кирпичную стену. И клещи рук, сжавшие запястья, не казались уже поэтическим преувеличением.
Андрей со всхлипом втянул воздух. Он бедственно болтался в руках Лэти в какой-то нише, прижатый в паху коленом, из носа капала кровь, а в камне стены осталась вмятина от затылка. И, вынуждая чихнуть, сыпалась желтавая цемянка. Саввы не было, похоже, остался следить за развитием скандала. Последнее, что чудом углядел Андрей: знаменщик угольком намечает в неизменной книжице то ли общую расстановку сил, то ли чью парсуну. Ох, ошибся Ястреб, и за месяц не выветрилась дурь...
- Дядя!
Не выпуская Андрея, Лэти оглянулся. Его лицо под сединой было мало черно, страшно, как у выходца из-под земли.
Зайцеватый фряг протягивал зеркальце:
- Нате, дядя. Вы проводник? Всех моих сожгла Черта. Нате - и проведите меня к мертвым.
Увидя с Лэти и побитым Андреем входящего чужого парня, Сольвега только тяжело вздохнула и кинула в котел лишнюю горсть крупы.
15.
Сидя на лавке у раскрытого окна, Сёрен расчесывала волосы. Утром она вымыла их шемаханским мылом, и они хрустели от чистоты и слабо пахли недозрелым яблоком. Еще никогда волосы Сёрен не были таким блестящими и чистыми, и под гребнем рассыпали искры, как, она слыхала, от поглаженной против шерсти кошки. Никогда прежде не была Сёрен в таком большом городе, не жила в таком доме. Высокий, в три этажа. Как удивился бы Бокрин.
Гребень порой замирал в руке, невидящий взгляд скользил по верхушкам тополей и бурым крышам... На широком выступе под окном бормотали голуби. Голубь нежно ворковал, поворачивался, распуская хвост; на груди голубки светились белые крапинки. В небе над Кромой хлопали крылья, птицы серебряными пятнами мерцали в синеве. Коса Сёрен теплой волной, пушистой зверюшкой спускалась на колени, в ней сверкали голубые и оранжевые огоньки, и девушке-ведьме хотелось, чтобы Лэти увидел это распущенное сокровище. А еще думала, как заплетет косы - туго натуго - и по городской моде закрутит их барашками над ушами, выпуская мягкие кисточки. И как славно было бы сыскать денежку и купить на торге такую сетку, как ей показывал Юрий - сохранившиеся от бабки украшения. Сетку с мелкими жемчужинками - сразу облачка и цветущий луг - светлая зелень и розовое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24