Теперь следовало вымыть ставень, чем Сёрен и занялась. Солнце жарко согревало спину.
Плеск и радостный детский смех заставили девушку выронить мочало. Держась за ставень, она повернулась. Прямо напротив окон стояла на пыльной улице женщина: стояла, грызя губы, гордо выпрямившись. Еще бы - если к плечам ее был привязан куском рядна годовалый примерно мальчишка. Лобастый, белобрысый и крепкий, он крутился, как ветряная мельница, и заливисто хохотал. Платье его матери было забрызгано по подолу грязной водой. Сёрен поняла, что она едва сдерживает слезы. Женщина была простоволоса, соломенные пряди закручены короной, одежда нездешняя, может, даже городская, в руке тощий узелок. Соседка из дома напротив, только что потребившая против нее щелок для жучка, веселилась, аж приплясывала над плетнем. Сёрен, задохнувшись от ярости, запустила в бабу комком земли. Попала. Соседка схватилась за глаз и с плетня исчезла. Сёрен, испытав жгучую радость, не задумываясь сейчас о последствиях своих поступков, подбежала к незнакомке. Разглядела синие гордые глаза. Мальчишка за спиной у женщины притих, задумчиво оглядел Сёрен и надулся.
- Идем! Идем ко мне, - Сёрен схватилась за горячие щеки, начисто пренебрегая предупреждениями и Бокрина, и Лэти. - Идем, я дам вам хлеба. Тебя как звать?
- Сольвега, - почти прошептала женщина и теперь заплакала.
5.
Старая лестница не просто скрипела - издавала жалобные стоны каждой своей щелястой ступенькой под молодыми сильными ногами, готовая скорее рассыпаться в пыль, чем позволить подняться на чердак двум студентам - хозяину дома и его легкомысленному приятелю. Приятель этот, скользнув небрежно рукой по перилам, от чего посыпалась труха, оглушительно чихнул и чихал почти не переставая, так как облака пыли заполонили воздух.
Лестница упиралась не в чердачную дверь, как можно было подумать, а в темную картину в тусклой раме, занимающую весь простенок. Выписана была картина в темно-синих и зеленых тонах, но от старости почернела и покрылась патиной, отчего невозможно было понять, что изображено. Гостю отчего-то подумалось, что средневековый город - с еще более узкими и извилистыми улицами, чем те, к которым он привык - возможно, именно так двести лет назад выглядела столица. Возле картины жутковато было находиться: возникало ощущение, что мир, где они живут, не единственный, что вот они - ворота, в прошлое или еще куда. Парень потряс головой.
- Это то самое? - спросил он у хозяина, разглядывая картину в упор и вдыхая странноватый запах - не то пыли, не то позолоты и красок, которые сами были сейчас почти пыль. - Как это у тебя вышло?
Хозяин, высокий молодой человек в белой рубашке и узких тувиях, заправленных в сапоги, пожал плечами. Плечи были широкие, небрежно отброшенные волосы - черные и густые. В нем вообще чувствовалась порода.
- Юрок, ну я правда не понимаю, - продолжал гость. - Ты дворянин, к тебе бы все прислушивались! А ты краски смешиваешь...
Радетель в недоумении запустил руку в пшеничного цвета гнездо, которое представляли его волосы. Похоже, гнезду этому не раз доставалось.
- Моя прачка пропала.
- Это причина для трагедии? - студиозус весело засмеялся.
- Ты ее не видел, Регин. Идем.
Не обращая внимания, следует ли за ним приятель, Юрий вошел на чердак, где из щелей между черепицами пробивались, плавали среди стропил косые и пыльные солнечные лучи. Отодвигал и переставлял повернутые лицевой стороной к стене холсты. Нашел то, что искал. Когда Регин пробрался через заполнившую чердак рухлядь, то оказался лицом к лицу с полотном, на которое как раз легло солнце - и остолбенел. Краски не яркие, но живые, обрисовывали кусочек берега, скользнувшего в воду, лозовую ветку, воздух... но женщина, стоящая вполоборота, отводя ото лба налипшую русую прядь... капельки пота на загорелом лице, улыбка - доверчивая, милая... Регин попятился.
- Ты колдун, Юрий. Черта... это для тебя слишком легкое наказание.
Черноволосый Юрий кивнул. Утвердительно. Крепенький дружок его резко повернулся, едва не заплакав; опрометью бросился с чердака. И прямо перед картиной на лестнице наткнулся на застывшую девчонку. Девчонка выглядела, как служанка: серое платьице, передник, аккуратно подобранные под чепчик волосы, но была годов восьми, не старше. Она стояла и сосредоточенно, не по-детски вглядывалась в полотно. Парень попытался понять, что же девчонка там увидела. Краски оставались такими же тусклыми, но почудилось, что улица изменилась, потянуло сыростью. Впрочем, в старом, неухоженном доме сквозняки всегда не редкость.
- Что ты здесь делаешь, Тильда? - строго спросил хозяин. Девочка молчала. Регин подумал, что она дурочка.
- Иди накрой к обеду.
Тильда молча присела и стала спускаться. Ступеньки отчаянно скрипели под деревянными башмаками.
Когда хозяин и гость потягивали вино, устроясь у камелька, Тильда вернулась наверх. Стемнело, и она сжимала в руке горящую свечу. Огонек подрагивал, а она молча, с бездумным выражением на личике пялилась в глубину картины - как в распахнутые двери. Ожидание не было напрасным. Девочка поймала и, примяв в ладони, разглядывала вылетевшего из картины белого мотылька. А потом, еще больше смяв, бросила назад и ушла, не оглядываясь.
Ноги по щиколотку проваливались в пыль и оставляли маленькие следы. Залы были огромны, высоко вверху, почти там, где небо, светилась единственным фитильком похожая на тележное колесо, обмотанная пыльной кисеей лампа. Свешивались фестоны паутины. В окнах отражалась ночь. Шаги глохли, увязали в пыли, не родившись, задохнулось эхо.
Лицо идущей было замотано черным платком по самые глаза:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24