– Ненни! – пробовал было остановить ее Мандевиль.
– Я знаю, тебе неприятно, чтобы об этом говорили, – ответила миссис Чайльтон. – Но сегодня надо сказать всю правду. Твой дядя Мандевиль, Сильвия, безумно любил одну девушку. У этой девушки было и положение в свете, и деньги, но он не женился на ней потому, что сестра ее сбилась с пути, и он не решился связать жизнь с девушкой, в жилах которой тоже могла течь дурная кровь.
Опять воцарилось молчание. Дядя Мандевиль сидел, низко опустив голову.
– А помнишь, – продолжала тетя Ненни, – когда обсуждался этот вопрос, твой старший брат просил тебя пощадить его подраставших дочерей. Помнишь?
– Да, – ответил Мандевиль, – я помню.
– И, конечно, это было благороднее поступка дяди Тома. Подумайте…
Все вздрогнули.
– О! – воскликнули «мисс Маргарет» и миссис Тьюис. – Ненни!
– Подумайте о судьбе жены Тома, – продолжала, однако, тетя Ненни.
Но тут майор резко оборвал ее:
– Сестра, об этом мы говорить не будем.
Наступило тяжелое молчание. Сильвия и Селеста изумленно переглянулись. Они знали, что дядя Том, брат матери, служил офицером в армии на Дальнем Западе, но они никогда не слыхали, что он был женат, и были поражены и немного испуганы этим открытием. Это была одна из тех минут, когда внезапные вспышки озаряют скорбные тайны, тщательно скрываемые в недрах семьи.
Сильвия часто слышала повторявшееся в семейных разговорах выражение «дурная кровь». Для Кассельменов это, очевидно, было что-то ужасное. Они все были одержимы идеей этой «дурной крови». О наследственности Сильвия имела самое смутное представление. Она слышала, что туберкулез и безумие передаются от родителей к детям и что надо избегать браков с людьми, в роду которых встречаются эти болезни. Но по словам тетушек выходило, что бедность и незначимость в обществе тоже наследственны. В семье Сильвии доказывалось даже, что бедствия эти иногда могут миновать одно поколение и затем всплывают вновь. Теперь тетя Ненни горячо доказывала, что личные качества ничего, ровно ничего еще не значат. Бывали уже такие случаи: девушка выходит за прекраснейшего молодого человека, а у детей их проявляются дурные наклонности.
– Да что же такого сделал Франк Ширли? – воскликнула Сильвия, и тетя Ненни ответила ей:
– Он ничего, но отец его…
– Да ведь отец его ни в чем не был виновен – прервала ее Сильвия. – Я слышала это от папы сотни раз.
– Тогда его дядя был виноват, – сказала тетя Ненни, – кто-то же из них растратил эти деньги, проиграл в карты.
– Но разве это такое преступление? Я слышала, что многие Кассельмены играют в карты.
– Да, на свои собственные деньги.
– Вовсе нет! – воскликнула Сильвия. – Я знаю, многие играли, проигрывались, потом приходили к дяде Мандевилю и умоляли его уплатить их карточные долги…
Для тети Ненни это был удар в самое сердце. Это один из ее сыновей всегда проигрывал и всегда обращался к дяде Мандевилю с просьбами выручить его, и Сильвия слышала не раз, как сурово осуждалось в семье его поведение. Миссис Чайльтон вспыхнула, а дядя Мандевиль поспешил заметить Сильвии:
– Ты не имеешь права говорить так с тетей.
– Отчего же нет? – возразила Сильвия. – Я сказала правду. Тетя коснулась того, что мне дороже всего в жизни.
Майор счел своим долгом вставить слово.
– Сильвия, – сказал он, – ты, кажется, не совсем верно поняла тетю. Ею руководят тут не личные мотивы…
– Не личные! – повторила Сильвия. – Но ведь она сама заявила, что опасается за судьбу своих дочерей…
– И за судьбу твоей родной сестры, Сильвия.
Это был голос Селесты, в первый раз заявившей о своем присутствии. Сильвия быстро взглянула на нее, не веря своим ушам, и увидела, что глаза ее горели и лицо дышало такой же суровой непреклонностью, как лицо тети Ненни. И Сильвии ясно стало в этот миг, что у нее есть злейший враг под кровом родного дома.
Она дрожала всем телом, когда отвечала ей:
– Значит, Селеста, я должна отказаться от всего, что считаю моим счастьем, только бы не отпугнуть от моей сестры богатых женихов?
– Сильвия, – серьезно и твердо сказал майор, прежде чем Селеста успела ответить, – таких слов я бы от тебя слышать не желал. Дело не в том, что Франк Ширли беден. Гордость Кассельменов вовсе не обычная светская спесь!
– Она унижает и нас, и себя, смешивая эти два понятия, – воскликнула миссис Чайльтон.
– Это прекрасная и достойная гордость, – продолжал майор. – Гордость рода, в котором мужчины и женщины не унижались до какого-либо бесчестного поступка. Это, Сильвия, не вздор, не пустяки. На этом зиждется вся наша жизнь. И благодаря нашим предкам мы никогда не забываем, что живем не только для себя, но и для тех поколений, которые будут жить после нас. Конечно, жестоко, что грехи отцов искупаются детьми, но это закон Всевышнего. И я помню, как сам Боб Ширли со слезами на глазах говорил мне, что за его легкомыслие поплатятся его дети и дети его детей.
– Но, папа, – воскликнула Сильвия, – какой же на них грех лежит или вина? Это мы им навязываем какую-то вину.
– Ты ошибаешься, дитя мое, – сказал майор, – не мы одни. Их осудило все общество. И одни мы бессильны смыть пятно с герба Ширли.
– Только самих себя опозорим! – вставила тетя Ненни.
– Подумай, Сильвия, как мы на виду, сколько взоров устремлено на нас! – заметил дядя Мандевиль.
Это был прекрасно спевшийся семейный хор. Сильвия тоскливо переводила глаза с одного на другого. Она остановила взгляд на матери в ту самую минуту, когда почтенная леди собиралась высказать свое мнение. Мысль «мисс Маргарет» была всегда в плену представления о Кассельменах, жизнь которых проходит будто на сцене, а поступки их и весь строй их безупречной жизни служат в назидание и поучение взирающих на них зрителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73