Леди Ди занималась также духовным воспитанием Сильвии. Велось оно не путем наставительных бесед, а как бы вскользь, случайно брошенными замечаниями и намеками. Роясь в кедровых ящиках, Сильвия нашла однажды миниатюру, которой никогда перед тем не видела. Она узнала высокомерие всех Лайлей, глядевшее со всех семейных портретов. «Кто это, тетя Леди?» – спросила она. Старая аристократка нахмурилась и ответила: «Не надо говорить о ней. Никогда! Это женщина, когда-то опозорившая наш род».
Сильвия долго думала и колебалась, прежде чем заговорила опять. За столом часто беседовали о семейных делах, но всегда о позоре и горестях «чужих семейств».
– А что она сделала? – спросила она наконец.
– У нее было трое мужей, – ответила старуха. Сильвия опять задумалась.
– Но как же? – решилась она спросить. – В одно и то же время?
Леди Ди опешила.
– Нет, дорогая, – серьезно сказала она, – мужья ее умирали.
– Но… но… как же? – робко начала опять Сильвия, ощупью пробираясь среди хаоса нахлынувших на нее мыслей.
– Если бы она была благородная женщина, – произнесла Леди Ди, – она всю жизнь оставалась бы верна одной любви.
И, помолчав немного, торжественно добавила:
– Запомни это, дитя мое. Подумай хорошенько, прежде чем сделаешь выбор, потому что все женщины нашего рода, как скворцы из поэмы Стерна, никогда не выходят из клетки, в которую раз вошли.
Леди Ди первая обратила внимание на отсутствие системы в воспитании Сильвии и начала кампанию, кончившуюся тем, что майор решил послать тринадцатилетнюю Сильвию в гимназию. Но это было не так страшно, как казалось. На Юге название «гимназия» налагает на школу очень скромные обязательства. Сильвия пробыла в этой школе три года, в течение которых успешно училась и приобрела больше знаний, чем полагается для светской девушки.
У нее были блестящие способности, и ум ее был ясный и простой, как все в ней. Когда я впервые встретила ее, я была уже сорокалетней женщиной, несколько лет назад порвавшей со всем своим прошлым и обретшей новый смысл жизни в знании. Я напоминала тогда изголодавшегося человека, который попал в полную всякого добра кладовую и жадно, без разбора утоляет свой голод. Я поставила себе задачей бороться с людскими предрассудками, и мое увлечение Сильвией питалось отчасти радостным сознанием, что я встретила, наконец, женщину – истинную женщину, – у которой не было никаких предрассудков. Она пожелала, чтобы я рассказала ей все, что я знала. И великим наслаждением было для меня развивать перед нею свои мысли и видеть, как ум ее быстро схватывает их, останавливается на подробностях, сравнивает и обобщает. Чтобы дать более ясное представление о ее неутомимо-деятельном уме, я расскажу об одном эпизоде из ее юности, о том, как она порвала с верою своих отцов.
4
Епископ Базиль Чайльтон вошел в семью Сильвии благодаря браку с одной из ее теток. Когда он женился, он был молодой, красивый, обворожительный плантатор из штата Луизиана. С Ненни Кассельмен он познакомился на балу и в четыре часа утра получил уже ее согласие обвенчаться с ним до заката солнца. Говорили, что он был полупьян в эту ночь, но вряд ли только в эту ночь. Вернее, был пьян за год до того и целых два года после того. Затем он застрелил в ссоре человека и, несмотря на знатность, едва не понес тяжкое наказание. Опасность отрезвила его. Месяца два спустя, на одном собрании методистов, его осенила вдруг благодать, он публично исповедался в своих грехах, причем исповедь его произвела огромное впечатление, и вскоре, к ужасу своих близких, стал проповедником. Для Кассельменов это было ударом, а для Леди Ди – личным оскорблением. «Вы слышали когда-нибудь, чтобы человек нашего круга стал методистом?» – спрашивала она. И так как вновь обращенный не мог указать ни на один пример, она поссорилась с ним и в течение нескольких лет не упоминала его имени. Нелегка была жизнь Ненни Кассельмен, которая вошла в свою клетку, с тем чтобы остаться в ней навсегда. Когда они венчались, условлено было, что дети будут воспитываться в вере матери, принадлежавшей к англиканской церкви.
И несчастный проповедник, позднее епископ, сидел в своем кабинете и писал свои проповеди, тогда как его одиннадцать детей взрослели, веселились, играли в карты и кутили вовсю.
Когда я познакомилась с этой семьей, младшая из дочерей, Каролина, только начинала выезжать, а мать, женщина лет шестидесяти, еще с увлечением танцевала на всех балах.
Базиль Чайльтон внешностью походил на дипломата, каким его рисовали авторы многих романов. Он был обаятелен в обращении, и это была обаятельность, дающаяся не воспитанием, а отражающая душевное существо. Он был приветлив и ласков даже с прислугой и в то же время производил впечатление внушительное своей статной, видной фигурой и тонким аскетическим лицом, изборожденным скорбными морщинами. Он жил недалеко от усадьбы Кассельменов, и во время каникул Сильвия почти каждое утро останавливала свою лошадь у его дома и проводила с ним час, другой. Говорили, что он любил ее больше своих родных детей.
В одно утро она огорошила его заявлением: «Дядя Базиль, мне надо кое-что сказать вам. Я много думала об этом и пришла к заключению, что я не верю ни в рай, ни в ад».
Где она могла подцепить такую мысль? Не в пансионе же, где предметы изучались по учебникам первой половины XIX столетия. Как-то раз ей попались проповеди Гексли «Прекрасный новый мир», но из этой книги она ничего почерпнуть не могла, так как майор, застав ее за чтением всего только третьей страницы, торжественно обрек книгу на сожжение. Нет, она сама додумалась до этой ереси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73