Как вот и эту юлу, с ее удивительной песней звезды-колокольчика.
Длинна ночная дорога, темная пашня по сторонам, а за ней еще более темный лес. Над лесом звезды, и одна из них - певчая. Идешь, идешь, а она звенит и звенит.
Смешно и наивно пытаться передать песню буквами - песню птицы не пришпилить к бумаге. Но все же - ведь так и просится! "Юли-юли-юли-юли! Чип-чип-чип-чип! Си-си-си-си! Чу-чу-чу-чу!"
А знаете, получается! Все-таки зарубка на память: повторишь про себя эти смешные "юли" и "чу-чу" - и снова услышишь птицу. И снова ночь, и пластилинная вязкость дороги, и теплое дыхание пашни, приглушенные вздохи леса и бормотание воды. И песня птицы-звезды льется в уши, как в две воронки, наполняя тебя радостью единения. Все вокруг для тебя - вся весенняя ночь. Для тебя юла поет, раз ты слышишь ее. Все для тебя, если ты не глух и не слеп.
СВИСТУНЫ
Сколько можно свистеть! Пришел к болоту еще в темноте, в час тридцать ночи. На обочине уже пересвистывались два погоныша - кто кого? Шелкали, как хлыстами: "Твуть! Твуть!" Четко так - раз в секунду. До пяти досчитаю - пять "твуть" услышу, до десяти - десять. Хоть секундомер проверяй!
Но это только принято говорить, что, мол, в одно ухо входит, а в другое выходит. Куда там - застревает!
До рассвета эти погоныши все уши мне просвистели. Хоть и умолкли рано: в три часа тридцать минут.
А теперь давайте считать.
Свистели погоныши ровно два часа, это 120 минут, или 7200 секунд. То есть 14 400 секунд на двоих, 14 400 свистов! Не переставая. А они еще и до моего прихода свистели и, может быть, не один час!
И не охрипли, не осипли и голоса не сорвали. Вот сколько можно свистеть, если весна...
ШУМ ВЕРШИН
Ветер, весь день ветер! Вот и ночь на дворе, а он не стихает. И лес шумит, как морской прибой. И, как в прибое, шум его то усиливается, то стихает. Словно накатится вал и снова отхлынет - волна за волной.
И хочется укрыться за деревом, опереться спиной о ствол и, покачиваясь со стволом, утонуть в этом хаосе воя, свиста, скрипа и шелеста.
Ничего не происходит в лесу, и все время что-то в нем происходит. Каждый новый вал ветра и накатывается по-новому. По-новому каждый раз вдруг вскипают и лопочут деревья и каждый раз по-новому затихают. Совсем не одно и то же; шум бесконечно разный, не предугадать, каким он обрушится на тебя и каким утихнет вдали.
И поэтому ты все время настороже и все время невольно вслушиваешься, и все кажется, что что-то должно произойти.
Ничего не происходит, но может произойти! Напряжение ожидания. Полнота ощущений. Надежда на необычайное.
Помните пришвинского пастуха?
- Вот я бы уж написал, так бы уж написал! - сказал он Михаилу Михайловичу. - "Ночь, куст, а в кусту утята: свись-свись-свись!"
- Уж больно коротко, - ответил Пришвин.
- Всю ночь-то коротко? - удивился пастух. - Ведь всю ночь - свись, свись, свись!
Вот и шум лесных вершин - всю-то ночь. И всю ночь ты напряженно вслушиваешься в него, а рассказать нечего...
ПИР
Ночью в лесу не столько всматриваешься, сколько вслушиваешься. Ночью уши несут караул. Звучат звуковые сигналы: моторчик заработал у вырубки уэрррррррр! Гномики заводят игрушечный мотоцикл. Нет, заглох, не завелся - слышите выхлопы? Хлоп, хлоп! Козодой это, надоело ему урчать, взлетел и захлопал в ладоши-крылья.
А вот кто-то ставней или ржавой дверью скрипит: "рып-ррып, ррып-ррып!" Это дергач-коростель: по скрипучему голосу его знают все, а вот в глаза мало кто видел. В ночном лесу много таких, кого мы знаем ухом, а не глазами. И козодой, и дергач, и сыч. И вот кто-то еще...
Ухо-сторож поймало странный звук - непонятное лопотание и бормотание. Словно схватили за ноги птицу, а она бьется и вырывается. Бывает, пеночка зависает над веткой и вот так же жужжит крылышками. Или бьется на ветру ленточка бересты. Но какая пеночка ночью? И ветра нет. А что-то шумит и жужжит!
Иду на звук, осторожно ступая и разгребая кусты. Вхожу прямо в жужжащую темноту. Крылья порхают вокруг, легкий ветер щекочет щеки и шевелит волосы. Вот так в пещере носятся иногда летучие мыши, ища выхода наружу.
Что происходит в роще? Что за летуны зароились тут? Возбуждение, шум, переполох - а вокруг в лесу ночь непроглядная и мертвая тишина.
Вытаскиваю фонарь: сейчас я пролью свет на это темное дело! Но включать или не включать? Включу и разгадаю лесную загадку со скоростью света. А помедлю - и побуду с тайной наедине, продлю волнение неизвестности. Включу - и догадка превратится в уверенность, скрытое - в явное, загадка - в отгадку. Сверну ли потом я на такой же вот ночной шум, если буду знать, что это такое? Или равнодушно пройду, как прохожу сейчас мимо давно разгаданного урчанья лягушек? Включать или не включать?
Свет фонаря пронзил ночь. В луче метались белые крылья большущих бабочек - целый рой! Толстые мохнатые бабочки, размером в летучую мышь. На пне пузырился сок кем-то раздавленных ягод - бабочки ошалело летели на кислый запах. Садились и серыми мышами носились по пню, трепетали, исступленно вальсировали, сосали хоботками сок, лезли, влипали в патоку и судорожно бились.
Лесной буйный пир, неистовая ночная вакханалия! Захмелевшие гуляки падали с пня и лежали в изнеможении, еле шевеля лапками. Другие вяло ползали по коре, натыкаясь друг на друга. Узнай про это ночное гульбище летучие мыши или ежи - доказали бы они этим бабочкам, что не напрасно их назвали насекомоядными!
Бабочки в возбуждении раздвигали верхние серые крылья, выставляя напоказ нижние голубые. Бабочки явно хвастались голубой муаровой лентой на них, но перед кем? Кто оценит их красоту в кромешной тьме? Не для меня же красовались они!
Впрочем, глаза у них выпуклые и большие и в свете фонаря светятся, как у маленьких сов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61