- Зачем? Мы своим рукомеслом печным денежку зарабатываем.
- Стало быть, и в Питере глина кормит?
Отец не прочь повторить свой рассказ про питерскую жизнь. Но дядя Родя не хочет слушать.
- И в Питере живал, и в Москве бывал. Знаю.
- Везде хорошо, где нас нет! - вздыхают дяди, соглашаясь.
Неустанно ходит мать вокруг столов, кланяясь и ласково приговаривая:
- Кушайте, кушайте, гости дорогие! Сестрица Аннушка, ты ничего не кушаешь... Родион Семеныч, маменька, колбаски отведайте.
- И не угощай, сытехоньки.
- Сама-то присаживайся.
Медленно, торжественно принимаются все за еду. Каждый кусок съедается лишь после неоднократных приглашений. Водку гости пьют, словно гвозди глотают, - с трудом и отвращением, морщась и оставляя в рюмках изрядные остатки.
Торопиться некуда, вина и кушаний вволю, можно и прохладиться, поцеремониться, как того требует обычай. Потому и вилок в руках не держат, а, подцепив ломтик яичницы или кружок колбасы, каждый раз гости кладут вилки на стол, возле себя, и прожевывают не торопясь, подольше смакуя вкусные кусочки.
Беседа журчит негромко, лениво, как Гремец в полуденный зной, и больше касается той же еды и питья. Хвалят пироги, леща, драчену, селедку. Все хорошо, спасибо хозяевам - угощают на славу.
И мать, весело переглядываясь с отцом, пуще прежнего потчует гостей.
Очень приятно сидеть за столом с большими, да еще рядом с дядей Родей, прислонясь к его теплому сильному локтю. Как дуб, возвышается дядя Родя над гостями, в своей неизменной синей рубахе с перламутровыми пуговками. У него добрые крупные губы; они вылезают из русой окладистой бороды, точно две ладошки, и он шлепает губами, как смирный Лютик. Загорелое, обветренное лицо дяди Роди в продольных глубоких морщинах. Они круто огибают углы опущенных насмешливых губ и прячутся в бороде. Возле глаз морщинки снова выглядывают на свет божий, рассыпаясь в веселую сеточку. Над бровями у дяди Роди бугры, а лоб просторный - в щелчки хорошо играть, не промахнешься. А какие плечищи! В дверь с трудом проходят.
Нравится Шурке, что, в отличие от других гостей, дядя Родя не ломается, не церемонится, ест и пьет столько, сколько ему хочется, а поев и выпив, говорит: "Ша!" - и уж больше ни к чему не притрагивается. Его ничем не удивишь. Он все знает, везде бывал - вот какой человек дядя Родя. И все, что известно Шурке о нем, делает дядю Родю необыкновенным человеком. Он видит вздыбленного серого жеребца и дядю Родю, повисшего на узде.
- Камень в десять пудов поднимешь? - спрашивает Шурка.
- Подниму.
- А в двадцать пудов?
- Пожалуй, и в двадцать подниму.
- А... медведя руками задавишь?
- Не доводилось, - усмехается дядя Родя. - Приведи сюда - попробую.
Покоренный, как всегда, могуществом дяди Роди, Шурка тихонько посвящает его в великую тайну: за ригой, в яме, есть трухлявый осиновый пень, который светится по ночам. По всему видать, там зарыт клад - иначе зачем бы пню светиться!.. Но как овладеть кладом? Ночью, когда клад выходит из земли, идти к риге страшно. Беспременно клад сторожат ведьмы и черти. Еще утопят в омуте, как бабку Тюкишну. А днем, при солнышке, клад не достанешь, он червяком затачивается вглубь... Вот если бы имел Шурка Счастливую палочку или, на худой конец, три собачьи волшебные косточки, что в огне не горят и в воде не тонут, давно бы он клад прибрал к рукам. Нет у Шурки Счастливой палочки и трех собачьих косточек. Что тут делать?
- Задача! - смеется дядя Родя. - Разве мне с тобой ночью сходить к риге? Я чертей не боюсь.
Нет, вот что придумал Шурка: он зарыл возле пня жестяную банку из-под ландрина. В банке Шуркин капитал - грошики, копейки и даже целый пятак. Сказывают, денежка к денежке липнет. Может быть, посчастливится Шурке, и к его медякам, выклянченным у матери за зиму, прилипнет серебряный рубль. Он не жадный, Шурка, рубля ему ух как хватит на гулянье.
Дядя Родя сосредоточенно думает.
- Деньги липнут к деньгам... Это ты верно сообразил. А крышка у банки закрыта?
- Щелку оставил.
- Пролезет ли рубль в щелку? - деловито сомневается дядя Родя.
- Беспременно! - горячо шепчет Шурка. - Щель здоровенная, два моих пальца проходят.
- Ну, тогда все в порядке, - говорит дядя Родя, улыбаясь. - Ищи, Александр, свой серебряный рубль, ищи... Он где-нибудь тут, мы скажем, рядышком... в батькином кармане.
Этот важный разговор не мешает Шурке наблюдать за гостями. Видит он, как по мере опустошения графинчиков проясняются и румянеют лица дядей и тетей. Беседа становится громкой и бестолковой. Говорят все разом, а слушать некому. Вилки стучат о края тарелок, гремят и подскакивают блюдца и чашки. Кушанья начинают убывать быстро, мать еле поспевает подкладывать и уж никого не потчует. Особенно старается сестрица Аннушка. Она облюбовала колбасу и без умолку, голосисто распевая, поедает кусок за куском, так что мать, под предлогом, что "братцу Прохору не достать", отодвигает тарелку на край стола. Но от длинной руки сестрицы и там нет спасения, пока не остается на тарелке сиротливый, продырявленный вилками, один-единственный кружочек.
Бабушка Матрена, катая в беззубом рту мякоть пирога, жалуется на невестку Алену, жену младшего сына, у которого она живет. И за стол ее Алена не сажает, и ухватом намедни съездила, и корит, прямо поедом ест, а все из-за того, что припрятан в бабушкином сундуке новехонький суконный дипломат*. Сердобольная тетя Настя утешает бабушку, подсовывая жирный кусочек селедки. Кивая трясучей головой, бабушка принимает его и сосет, как малый ребенок соску. В незрячих глазах ее стынут слезы. Шурке очень жалко бабушку.
Размашисто наполняет отец рюмки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99