- Давай еще разик посмотрим хорошенько?
Они догнали прохожего, забежали стороной ему навстречу и посмотрели.
- Нет, это кармашки, а не кошельки, - сказала Катька. - Ты все выдумал.
- Вот еще, выдумал! Говорю тебе - кошельки.
- А как же они запираются?
- На пуговки. Разве ты не заметила?
Катька снова оглянулась назад и толкнула Шурку.
- Гляди-ка, - шепнула она, - в проулок повернул, к Аладьиным!
Шурка подскочил как ужаленный.
Действительно, прохожий, одолев канаву, все так же, с пиджаком под мышкой и саквояжем и кепкой в руке, неторопливо шел к избе Никиты Аладьина, самого неинтересного мужика на селе, который даже не курил и не пил водки, на сходках молчал и только любил читать книжки. Прохожий уверенно обошел старый, засыпанный омяльем* колодец, точно знал его, и, подойдя к избе, остановился у окна. Может быть, он хотел попросить милостыню или воды напиться? Нет, он не постучал в окошко, просто постоял как бы в раздумье и пошел дальше. Куда же? За Аладьиной избой, у высохшего пруда, стоял всего-навсего последний в этом переулке заколоченный дом. Хозяин его жил в Питере. Кто там подаст?
Шурка даже почесался от любопытства. Он вспомнил, как вот так же к последней в поле, старой и кособокой избушке бабки Ольги катила недавно тройка, и никто из ребят не хотел верить этому, а вышла правда - приехал Миша Император.
Подойдя к заколоченному дому, прохожий поставил около крыльца саквояж, кинул на него пиджак, для чего-то нахлобучил на голову кепку и медленно обошел избу кругом. Затем он потрогал на окнах горбыли, крепко ли прибиты, целы ли за ними стекла в рамах, носком сапога ткнул трухлявое нижнее бревно, постоял, посмотрел на крапиву и лопухи, которые росли до самых наличников, вернулся к крыльцу и сел на ступени.
- А я знаю, кто это! - таинственно прошептал Шурка, озаренный догадкой.
- Кто? Кто? - пристала Катька.
- Это... дядя Афанасий Горев. Он приехал из Питера.
- Ври! - фыркнула Катька. - Опять выдумываешь. Из Питера на тройках приезжают, а он - пешком... И соломенной шляпы с черной ниточкой нет, и саквояж больно маленький.
Если бы не рассказ отца за обедом, Шурка тоже не поверил бы. Но теперь он знал все в точности, и непонятно, пожалуй, было одно: почему отец смолчал про кошелечки на поясе? Ведь это самое важное. Шурка поделился своим удивлением с Катькой, но объяснения они придумать не могли.
Так или иначе, гостинцев от ненастоящего питерщика они не дождались, а любопытство было удовлетворено, и ребята продолжали свое путешествие.
Перед Быковой лавкой, на лужайке, топтался Сморчок, лохматый, без трубы и кнута. Босой, в серой от грязи и дождей домотканой рубахе и таких же будничных портках - одна штанина засучена, другая опущена, - он размахивал заячьей шапкой.
- Уська-а! Ступай, подлец, в проулок! - кричал он необыкновенно громким голосом, уставясь в окна Быкова дома. - Слышишь?.. Не желаю в твоей тюрьме жить! Подавай обратно мою избу. Сволочь ты! Опоганил мою землю... Проваливай с одворины, кровопивец! Сей момент проваливай!
Он подождал, раскачиваясь, но в доме Устина Павлыча точно все вымерло.
- А-а! - взвыл Сморчок, швыряя под ноги шапку и яростно ее топча. Не хочешь? Присосалась, пи-яв-ка? Ладно. Я те петуха подпущу. Он те, травка-муравка, кукарекнет...
На качелях, возле строящейся казенки, не обращая внимания на Сморчка, забавлялись Олег Двухголовый с Тихонями. Ну, тут можно не останавливаться. Смотреть нечего, а драться еще рано. И слава богу, все-таки двое против троих - не больно выгодное дело. Признаться, не будь Катьки, Шурка прошмыгнул бы стороной, подальше от греха, а то и вовсе повернул бы обратно: есть к церкви и другая дорога - отличнейшая, прямая тропинка полем. Но Катька шла рядом, доверчиво держась за его руку, и надо было быть достойным ее розового платьица и бантиков. По всему этому Шурка отважился пройти возле самых качелей.
Он ни разу не оглянулся, хотя его так и подмывало узнать - не летит ли камень из-за угла или не догоняют ли их Двухголовый с Тихонями. Чтобы подавить постыдный страх, Шурка оживленно болтал Катьке всякую чепуху.
Когда опасность миновала, Шурка перевел дух и победоносно оглянулся.
- Знаешь, - сказал он, молодецки сплевывая, - мне смерть как хочется вернуться и угостить Двухголового! Для праздника.
- Ох, где Двухголовый, где? - живо обернулась Катька. - Смотри, и Тихони с ним! - Она воинственно тряхнула косичками. - А я и не заметила, все про сахарную куколку думала... Давай, давай поздравим их с тифинской!
Она принялась засучивать и без того короткие рукава платьица.
- Да я и один с ними справлюсь. Не стоит тебе рук марать.
- Ничего. Я страсть люблю драться.
- Я тоже страсть люблю драться... Ух, и набью же я сейчас брыластому Двухголовому! - кровожадно воскликнул Шурка, с удовольствием отмечая, какое превосходное впечатление производят его слова на невесту. - И Тихоням кровь пущу... и-и... и качели изломаю. Я очень сильный.
- И я сильная. Здорово умею царапаться и кусаться. Ну, пошли, пошли! - торопила Катька.
Шурка решительно повернул обратно к качелям, сделал несколько смелых шагов, потом остановился в раздумье.
- Знаешь что, - сказал он с опаской, - покуда мы их будем бить, пожалуй, сахарные куколки продадут... и китайских орешков нам не достанется.
Катька заколебалась.
- Их там раскупали почем зря... китайские орешки и куколки. Я видел, когда за обедней был.
- Жа-алко... - тоненько протянула Катька, с сожалением поглядывая на качели и веселящихся, ничего не подозревающих врагов. - Ну ладно, вздохнула она. - Мы потом им наподдадим. Встретим на гулянье и тогда отлупим? Эге?
- Эге, - сказал Шурка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99