Когда Данилка вышел во двор, то увидел толпу и двух милиционеров. Тетя Лена плакала, утирая слезы фартуком, и все спрашивала:
- Чо теперь делать-то? Чо делать-то?
Рядом, уцепившись ручонками в ее юбку, хныкала Томка. Настя молчала, хмурила брови. Она взглянула на Данилку черными глазами и печально сказала:
- У нас Пеструшку зарезали.
У раскрытых дверей пригона, вытянув шею и далеко откинув голову, лежала корова. Поперек черной шеи ее будто был брошен красный лоскут. Данилка не сразу понял, что у коровы располосована шея и из нее натекла лужа крови.
- Ах, изверги, изверги! - вздыхал дед Савостий. - Надо фелшара, чтобы досмотрел - отравлено мясо аль нет. Ежели не отравлено - продать можно, а шкуру на заготовку сдать.
- Да ребят же кормить надо, молоко-то свое было, а теперь чо? говорила тетя Лена и заливалась слезами под сочувственные вздохи соседок.
- Оно, конечно, так, - соглашался дед Савостий и опять за свое: Хорошо бы, не отравлено, продать можно, а то совсем пропащее дело зарывать.
Женщины вздыхали, горестно смотрели то на корову, то на хозяйку, а солнце весело всходило, и ему не было никакого дела до того, что творится на земле.
Данилка увидел, как Коля с лопатой прошел за пригон, все молча проводили его взглядом. Все уже знали, что ночью Коля бегал в милицию и что за углом дома нос к носу столкнулся с бандитом и тот от неожиданности выстрелил в землю из обреза, а когда прибыли милиционеры, бандитов и след простыл.
- Собаку и то не пожалели, - прошамкал дед Савостий. - Как бешеные волки вызверились.
"Собаку? Какую собаку?" - подумал Данилка и вдруг похолодел от недоброго предчувствия.
Он кинулся за Колей. За амбаром, вытянувшись и неловко подогнув ноги, лежала Зорька.
- Они ее повесили, - сказал Коля и начал ожесточенно копать яму.
Данилка смотрел на мертвую собаку, и слезы сжимали ему горло.
- Вот тащили. - Коля показал след на земле.
Данилка представил, как, чуя смерть, упиралась Зорька и как тащили ее и ругались "они". Повесили собаку на конце бревна верхнего венца пригона. На бревне все еще болталась обрезанная веревка. Это Коля отсек ее. Данилка не выдержал и заплакал. Коля прижал его к себе.
- Тут плачем не поможешь, тут по-другому надо.
Голос его зазвенел, и рука крепко, до боли, сжала Данилкино плечо.
- А почему она их не кусала? - спросил сквозь слезы Данилка.
- В толк не возьму, - раздумчиво сказал Коля. - Наверное, петлю издаля накинули.
Он вдруг оттолкнул от себя Данилку и догадливо прищурил глаза.
- А ведь это, поди, Митька сделал, Первухин. Он ловкач петли издали кидать. Ей-богу, он! - И чем дальше говорил Коля, тем больше в голосе его звучала уверенность. - Ну погоди, мы тебя выведем на чистую воду! погрозил он в тот конец села, где жил Митька, кулацкий сын.
Зорьку закопали, и Коля ушел. Данилка остался один. Он сидел и смотрел на свежий холмик, под которым лежала теперь Зорька, и вдруг вспомнил, как года четыре назад, когда он был совсем еще маленьким (теперь, перейдя во второй класс, Данилка считал себя взрослым), вышел он утром на крыльцо и не поверил своим глазам. Перед ним сидела Зорька, которую он не видел несколько дней, а возле нее копошились щенята! Зорька в знак приветствия постучала по земле хвостом, умильно поглядывая на кусок пшеничного хлеба с маслом в Данилкиной руке. Сидела она царственно, а малыши ползали возле ее ног и не обращали никакого внимания на Данилку. У Данилки глаза разбежались: он не знал, на которого из них смотреть. Два щенка были как Зорька - пестрые, белое с черным; один - весь черный, а лапки белые, будто в вязаных носках; а еще один - весь белый с черными ушами. Зорька улыбалась и постукивала хвостом. Щенок, у которого были черные уши, вдруг чихнул, тонко и смешно, чихнул так, что не удержался на лапках и шлепнулся на животик. Данилка засмеялся. А Зорька мела хвостом по земле, поднимая легкую пыль. Данилка отдал кусок хлеба с маслом собаке. Зорька, вытянув шею, не вставая с места, осторожно взяла кусок, постучала хвостом в знак благодарности и начала есть, слизав сначала масло. Щенки тыкались носом в кусок, пробовали его сосать. Зорька снисходительно и терпеливо ждала, когда ее несмышленыши отстанут от хлеба. Когда щенята отступили, Зорька легла на живот и, зажав кусок передними лапами, съела его до крошки. А щенята вдруг заторкали ее в бок, повалили и, поскуливая, стали жадно сосать. Данилка сел на корточки и следил за ними. А Зорька лежала на боку и смотрела то на Данилку, то на щенят, и в глазах ее были ласка и довольство. На крыльце появилась бабушка, Данилка закричал в восторге:
- Бабушка, бабушка, у Зорьки щенки!
Бабушка всплеснула руками, засуетилась:
- Ах, раскрасавица, ах ты моя матушка, вывела на свет своих деток-то! Сейчас, сейчас, касаточка, я тебя покормлю!..
Бабушка вынесла кусок мяса с костью и дала Зорьке.
- Ешь, моя голубка, ешь, набирайся сил, а то они тебя всю высосут, эти разбойники. Ах, какие красавцы!
Зорька ела, поглядывая на бабушку, на Данилку и на свое непоседливое потомство.
Зорька была красивой собакой, серая, с белыми и черными пятнами, с вислыми черными ушами, со светлыми бровями и черным, всегда влажным носом. Длинная волнистая и шелковистая шерсть покрывала ее, и Данилка любил выбирать из нее застрявшие репьи. Она была на редкость чистоплотна. Мать Данилки, которая не терпела никаких собак, Зорьку пускала даже в чистую горницу.
Какое прекрасное было тогда утро! Какой подарок преподнесла всем Зорька! А теперь она лежит под свежим холмиком желтой глины. Горько-горько на сердце у Данилки, и он никак не может понять: зачем убили Зорьку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49