Сучья, цепляясь за штаны, мешали идти. Генке приходилось совсем плохо: ветки царапали ему лицо.
Кончались заросли кустарника, начиналось или болото, пятнистое, как шкура леопарда, с белой травой пушицей, или мелкие и острые камни.
Обессиленные, остановились на ночлег.
Внезапно ахнул гром, раскололось небо, и длинная молния осветила тундру неестественно белым светом. Резко похолодало, и начался дождь со снегом. Колючая крупа обжигающе секла лицо, руки, забивалась за ворот бушлата.
Снежная буря разгулялась по тундре. Люди плотно прижались друг к другу, стараясь сохранить остатки тепла. Холод сковывал тело, коченели руки. "Неужели конец? Только бы не уснуть! Только не уснуть!" - думал Виктор, чувствуя, как обманчивое тепло поднимается откуда-то с ног, разливается по телу, парализует волю, усыпляет.
- Ген, ты не спи. Слышь, спать нельзя - загнемся.
- Не сплю, - доносило полухрип-полустон, глухо, как из могилы.
Виктор заставлял себя подниматься, прыгал, приседал, хлопал руками по одеревенелым бокам. Ветер, прошитый колючим снегом, бил наотмашь по лицу, валил с ног. Буран гудел, все больше и больше набирая злую силу. Виктор поднимал немца, и они боролись, стараясь разогреться. Виктор чувствовал в чужих руках враждебность, чувствовал, что немец сильнее, и это пугало. Немного разогнав кровь и отглотнув из фляжки, они падали рядом с Генкой, прижимались к нему.
Сейчас бы костер, капельку огня, глоток горячей воды!
Долгим, нескончаемым кошмаром тянулась пурга. Время замерло над ними, оставив их лицом к лицу с разбушевавшейся стихией, наглухо замкнув в ледовом хаосе.
Когда кончилась вьюга, они не узнали тундру. Снежная пустыня простиралась перед ними. Пасмурное небо набухло свинцовой тяжестью и высевало хрусткую колкую изморозь.
Виктор встал, с трудом распрямил закоченевшее тело. Отгреб засыпанного снегом Генку.
- Жив?
Генка медленно поднял синие веки, равнодушно и как бы из далека поглядел на друга.
- На, хлебни. - Виктор подал фляжку.
Генка слабо повел головой и закрыл глаза. У него, как у покойника, заострилось обескровленное лицо. Виктор испугался: "Умрет!"
- Слышь, Ген, хлебни! - затряс он друга. - На! Хлебни!
Поднес фляжку к почерневшим Генкиным губам, насильно влил глоток.
- На еще!
Генка глотнул еще. Виктор начал растирать ему руки снегом.
- Во-от, - нараспев говорил Виктор. - Во-от, сейчас...
А что "вот", что "сейчас", и сам не знал.
Генка медленно оживал.
- А как он? - повел глазами Генка.
Только теперь Виктор вспомнил о немце.
- Вставай! - приказал Виктор. - Ауфштейн!
Немец попытался встать, но упал.
Синие, как и у Генки, веки его были закрыты, черная щетина клочьями торчала на провалившихся щеках.
- О-о, майн гот! - выдохнул облачко пара немец.
- "Майн гот, майн гот"! - озлился Виктор. - Хоть бы ты сдох!
- Дай ему выпить, - донесся шепот Генки.
- Айн глоток только. - Виктор подал немцу флягу и показал один палец. - Айн! Ферштеен?
Немец протянул скрюченные пальцы и не мог взять фляжку. Застонал.
- Ну, навязался ты на нашу голову! - процедил сквозь зубы Виктор. Давай руки! Хенде давай! Гебен хенде.
Немец протянул руки, и Виктор стал яростно растирать их снегом. Немец стонал, морщился, по провалившимся щекам текли мутные слезы.
- О-о! О майн гот, майн гот, - повторял он хрипло. И обреченным взглядом скользил по безжизненным снегам.
- На! Пей! - снова подал фляжку Виктор. - Айн глоток. Да поменьше глотай.
- Яволь, - прохрипел немец.
Закоченевшими пальцами немец взял фляжку, судорожно глотнул и умоляюще уставился на Виктора. Виктор смотрел на осунувшееся черное лицо пленного, на острый, в щетине кадык, на порванные ветром, кровоточащие губы, и непрошеная жалость шевельнулась в груди.
- Еще айн. - Виктор рассердился на свою слабость. - Нох айн! крикнул он на замешкавшегося немца. Немец торопливо отглотнул еще.
- Данке шён! - прохрипел благодарно.
- Вставай, вставай! Ауфштейн!
Немец с трудом поднялся.
Одежда на нем, пока он вставал, скрипела. На Викторе и Генке была такая же. Пальцы у Виктора совсем закоченели. Он дышал на них, совал в рот - не помогало. Сообразил сунуть их себе в штаны, между ног. И держал там, пока их не начало покалывать, пока не вернулась к ним способность шевелиться.
- Берись! - приказал Виктор. - Ком!
Немец взялся за ремень, и они потащили. Снег лежал сырой, рыхлый. Волокуша проваливалась, тащить было тяжело. Глоток шнапса согрел, разогнал кровь, но в животе по-прежнему резало от голода. Чувство сытости, временно наступившее после глотка спиртного, прошло, и есть захотелось пуще прежнего, но в кармане лежала только одна, последняя галета, которую Виктор берег для Генки.
Солнце в разрыве хмари осветило снег, но он не заискрился, не засиял, а матово налился молочным светом, набряк влагой, и идти стало еще труднее. Вместо зелени и удивительных полярных цветов, что буйно цвели вчера под арктическим солнцем, теперь была сплошная белая скатерть, кое-где расшитая торчащими из-под снега головками красных северных маков.
Немец что-то сказал, показывая рукой в сторону. Виктор пригляделся. Серый зверек хищно подкрадывался к чему-то. Виктор не сразу узнал песца, наполовину сбросившего роскошный зимний наряд. "Куда он крадется?" - и тут же увидел, что из-под снега торчит птичья голова на длинной шее. Он сорвал автомат с груди и торопливо прицелился. От пуль фонтанчиками взвихрился снег, песец сделал виртуозный прыжок в сторону и, проваливаясь в мокром снегу, улепетывал во все лопатки прочь.
Тяжело хлопая крыльями, на бреющем полете улетала и гусыня. Виктор выпустил очередь вдогонку, но промазал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35