А может, человек просто не в состоянии до конца все это осознать, может, ему не дано постичь Истину, потому как живет он на жестко ограниченном отрезке Пространства и Времени. И поскольку не может своим сознанием пробить загадочную тайну природы, то и придумал, что мироздание — без конца и без начала во времени и пространстве. Кто ответит, что такое Время и Пространство? Лучшие умы не смогли дать ответ на протяжении всего существования человечества, а если и давали какие-то, то потом эти ответы опровергались следующими поколениями. Поняли только, что Пространство и Время — единое, нерасторжимое целое и друг без друга существовать не могут. И в эти координаты вписан человек. А кто вписал его? Меня, например?
Вот я стою на палубе траулера, провонявшего рыбой, мазутом и ржавым железом, я — матрос-рулевой, и если обозначить меня неким математическим знаком, то я есть точка во временных и пространственных координатах, и жизнь мою в движении (от рождения и до последнего часа) можно изобразить кривой линией. Параболой, например, или синусоидой.
Подумав так, я усмехнулся. Вот уж что правда, то правда: жизнь моя — большая кривая, да еще с такими завитушками! И куда следующий завиток загнется — одному богу известно, мне, во всяком случае,— нет. Завернуло же меня в Атлантику, и стою я теперь душной тропической ночью посреди океана и философствую. Этакий доморощенный Спиноза!
И все же в такие минуты, когда предоставлен сам себе, да еще в такой необычной, во всяком случае, непривычной обстановке, невольно думаешь о смысле жизни, дарованной тебе природой. В ночной тишине задаешь вопрос: почему именно на тебе остановился указующий перст природы ли, судьбы ли и сказано было: «Быть по сему!» — и именно ты появился в этом мире? И что такое есть ты — вот в чем главный вопрос! И дано ли тебе познать самого себя в тот ничтожно краткий срок, что отпущен (по сравнению с вечностью, что окружает тебя), как бы ни был он долог по сравнению с другими человеческими жизнями, с теми, например, что прервались в девятнадцать-двадцать лет на войне? И верно ли, что оправдать свое присутствие на этом свете можно тем, что посадишь дерево, построишь дом, родишь детей? И все?! Если это так, то как все просто! Неужели только для этого и появляется человек? Неужели только в этом и есть его предназначение?
Вопросы, вопросы, вопросы...
Кто я? Зачем пришел в этот мир? Кто повелел: «Быть по сему!»? Кто запрограммировал в глубинах веков именно меня? А вдруг я занял чье-то место, мне не положенное? Вдруг где-то там (где там —вверху, внизу?) произошла ошибка, и я появился вместо кого-то? И тот был бы умнее, добрее...
Опять настиг меня этот вопрос и мучает с возрастающей силой. У меня были уже страшные ночи на берегу. Я хорошо помню тот ужас. Мне тогда говорили, что идет возрастная биологическая перестройка организма и сознания, что, мол, это неизбежно для каждого мыслящего человека, когда он в определенном возрасте начинает понимать, что он — смертен, в отличие от молодости, что бездумно считает себя вечной. Другие говорили: «Да плюнь ты на это! Давай лучше выпьем. Тут, знаешь, без поллитры не разобраться. Зачем тебе все эти высокие материи? Смотри, сколько девочек ходит».
И я «плевал на все».
Но теперь-то перестройка организма, о которой толковали медики, закончилась, тот возраст мой давно минул! Так почему и сейчас мучает сознание непознаваемости мира и своего предназначения? Или работа мысли происходит всегда независимо от нашего желания?
Многое можно передумать в ночную спокойную вахту, когда никто не мешает, когда штиль, когда горизонт не расцвечен огнями идущих навстречу судов, когда можно на штурвале «приятственно» расслабиться, когда где-то тут (в каких-то сотнях миль!) острова, на которых бывал Магеллан.
Я всегда хотел попасть в тропики: пальмы, лианы, неведомые плоды на неведомых деревьях, экзотические картинки жизни жарких стран, как гогеновский Таити. Но пока ничего такого еще не видел. Вода да вода, работа да работа. А воды я насмотрелся и в своей молодости во время морской службы и работы наработался. Канарские острова, возле которых болтаемся, мы еще ни разу и в бинокль не видели, хотя оттуда и доносит пряный аромат каких-то фруктов и цветов. Канары будут потом, в конце рейса, и они поразят меня не столько тропической экзотикой чужого мира, сколько просто своим видом, что вот перед тобою земля. Мы полгода не будем видеть берега. Никакого! И вдруг увидим. И это будет как чудо! Какое счастье —ступить на землю!
Долго тянется ночная вахта.
Обо всем можно подумать. Даже о смерти своей. Но думаю о ней нестрашно, потому что не наступил еще час ее, еще не заглянула в глаза, я еще надеюсь, что жить буду долго. Но придет время, придет же оно, когда жизнь моя соскользнет с параболы или синусоиды в небытие! Когда это будет, мне не дано знать. И слава богу, что не дано! Я еще надеюсь побарахтаться в этом «прекрасном и яростном мире», лучшем из миров, как утверждают умные люди. А может, потому и утверждают, что других миров не знают и не помнят?
Почему человек кричит, появляясь на этот свет? Может, это ужас рождения? Человек приходит сюда из другого мира, из другого состояния. Может, младенец кричит от такого же ужаса, что охватывает человека в конце жизни,— ужаса перехода из одного мира в другой? Ведь рождение — это тоже смерть, конец существования в одном мире и начало в другом, переход из одного состояния в другое. Никто не помнит часа своего рождения, а разве кто помнит час своей смерти? Никто не помнит и не может рассказать о том моменте, когда он пересек временную и пространственную грань жизни и смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130