А теперь пойдем спать. Вон светает уже.
Да, наша подвахта кончилась. И ночь прошла. И только теперь я чувствую, как устал, как ноет спина, поясница и во всем теле стоит боль. Черт побери, все же тяжелая работа рыбацкая! Даром деньги они не получают.
Уже неделю ловим так. Тралы всплывают, набитые «под завязку». Выливаем рыбу, шкерим, отдаем тралы за корму, даже самые сильные выдохлись. То стонали, что нет рыбы, теперь стонут, что передыху нет. Трюмы забиты мороженой рыбой, и сейчас достали последний трал. Тонн восемь еще в трюм засунем, а тонн семь в морозильных аппаратах останется. Будем ждать базу. Она должна подойти в этот район промысла завтра. И завтра пик рейса. Мы в океане уже три месяца. Черт побери — половина рейса! Сколько уже позади! Но и впереди еще столько же. И эти будущие дни будут длиннее прошедших. Матросы говорят, что вторая половина рейса тянется в два раза дольше первой.
— На «яшку» встанем,— говорит мне штурман Гена.— Загорать будем. Базу ждать.
В подтверждение его слов с кормы раздается голос Носача:
— Отдать якорь!
— Ну что я говорил!—восклицает штурман Гена и подает команду:
— Боцман, отдать якорь!
На бак, к брашпилю, бежит наш боцман.
Загремела якорь-цепь в клюзе. Мы еще идем по инерции какое-то время. Но вот якорь-цепь натянулась. Стоп! И, тихо покачиваясь, траулер замер.
А вокруг нас «кипит» океан. Луфарь продолжает нерест.
— И-ии!—скулит штурман Гена.— Такое добро пропадает! Боны плавают, живые боны! И где же эти базы, вечно с ними... Ведь мы же месячный план сейчас рванули бы! Где база? Где база? Что там на берегу думает Виктор Григорьевич? И никто не в ответе. Вы напишите про это: как подрывается рабочий энтузиазм и как срывается план «Катуни»! Нет, не-ет, за это кто-то должен ответить! Такие вещи прощать нельзя!
А я думаю, что, дай ему волю, он бы всего луфаря со свету сжил!
Не по сердцу он мне. Почему? Уж очень радуется, когда рыба идет. Готов переловить ее всю, подчистую. А разве другие не радуются? Разве они пошли в рейс не затем, чтобы ловить рыбу, чтобы заработать? Ведь не ради романтики ходят они годами в море! Идут заработать. И никто этого не скрывает. Сходить в рейс на шесть месяцев и ничего не заработать — кому это надо! Штормы, работа без выходных и праздников восемь часов через восемь, вдали от семьи, от берега, от привычных земных условий. Что же, все это за красивые глаза, что ли! Почему же штурману Гене не радоваться улову! И все же, все же, все же...
— Посматривай!—говорит мне штурман Гена.— Я пойду определюсь.
Я киваю.
Штурман Гена уходит в штурманскую рубку, чтобы определить местонахождение «Катуни».
Теперь мое дело следить за горизонтом, не покажется ли где корабль. Становится душно, хотя время еще раннее. С Африки несет как из печки. Берега не видно, но «Земля жажды», как называют бедуины Сахару, где-то неподалеку, и в воздухе висит красноватая мельчайшая пыль, принесенная оттуда ветром, скрипит на зубах. Палуба и надстройка покрыты красновато-бурым налетом. Боцман ругается — смывать надо каждый день.
Синяя плоская тарелка воды, синяя чаша неба, и мы посередке. Мы да африканское солнце над нами.
На судне наступил неожиданный отдых. Ждем базу. Странное, непривычное ощущение расслабленности, дремотного покоя охватывает меня. За девяносто суток интенсивной работы, постоянного напряжения, и душевного и физического, я уже отвык от этого.
На баке шум, гам, хохот. Впереди сутки свободного времени. (Нам только что сообщили, что база подойдет через сутки.) Ребята лежат на баке, подстелив брезент, загорают. Кто читает, кто «баланду травит», кто луфаря ловит на крючок. Есть такие любители, они столпились на самом носу «Катуни». Им мало луфаря в трюмах, мало в трале, им надо лично, собственными руками вытащить рыбину из океана. В руках заядлых рыболовов толстые лески и крючки такие, что акулу можно поймать. Насаживают на крючки куски скумбрии и забрасывают. Луфарь охотно идет на такую приманку.
Больше всего удача выпадает Фомичу. Он таскает одного луфаря за другим. Луфарь — сильная рыба. Бьется по палубе, высоко подскакивает, может и за борт вывалиться. Тут главное — вовремя его успокоить. Ломиком. По черепу. Это делает Дворцов. Ловко у него получается. Только Фомич выдернет рыбину из воды, только тяжко шмякнется она на палубу и гудом отдастся железо, как уже рысьим прыжком настигает ее Дворцов и коротким сильным ударом успокаивает.
Я вдруг вспоминаю, как он мне рассказывал о конфликте с соседом по дому, как бил старого человека: «Я ему — хрясь! хрясь!» Когда рассказывал, тоже вот так улыбался, показывая чистые красивые зубы. Веселый человек Дворцов!
Фомич опять выдергивает луфаря из воды, на этот раз какого-то пятнистого, с оторванным левым плавником. Матросы встречают победу радиста громким восторгом. А Зорев, сам заядлый рыбак (думаю, он мог бы просидеть все шесть месяцев с удочкой на борту), аж стонет от переживания. Ему не идет рыба.
Не успевает Фомич отцепить крючок, а Дворцов уж тут как тут. Короткий тупой удар — и хрустнул череп, и могучий луфарь, дернувшись в предсмертных судорогах, замирает. Только хвост еще раза два мокро и тяжело шлепает по палубе.
После каждого удара Дворцова восторг матросов спадает, улыбки сбегают с лиц, брови сдвигаются. Кое-кто давно уже хмуро смотрит на это зрелище. А я хочу понять — кто Дворцов? Бездумно бьет, или это его суть? Ведь никто не взялся за ломик, а он вызвался.
— Перестань! — вдруг вскакивает с кнехта Мишель де Бре.
— Ты чего! — весело, с азартом оскаливается Дворцов.
— Брось ломик! — Мишель де Бре бледнеет и, прижав кулаки к груди, наступает на Дворцова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130