— Два-три пельмешка останется, и гоняется хозяйка за ними с дуршлагом. Так и мы по океану с тралом бегаем.
— Люди как дети неразумные, делают —не знают чего,— вставляет Николаич.— Землю замусорили, океан подчистили.
— Нэ дэти — прэступники! — горячими глазами смотрит Автандил на штурмана.— На суку сыдим, его же рубим. Сэледку угробили?! Угробили! Скоро скумбрию выгрэбэм, ставриду — тоже запрэт наложат. Думать на-да! Понял, кацо? — И, обращаясь ко мне, просит: — Гар-дэич-джан, напиши про это! Напиши, богом прашу тэбя!
— Не от нас это зависит. Мы люди маленькие,— вздыхает Николаич.
— Нэ маленькие, а трусливые! — уточняет Автандил.— Из-под ворот только можэм тявкать.— И опять ко мне: — Прашу тэбя, кацо, напиши про это. Душа балит.
— На наш век хватит,— беспечно отзывается вместо меня Серега Лагутин.
Автандил прямо-таки взвинчивается от такого заявления.
— Вот-вот, кацо! После нас хоть патоп. Бэй ее пад дых, бэй в кровину, матушку-природу! Она бэзатветная. Круши, юшку пускай! Бэй, чтоб нэ паднялась! Ас-са-а! — Автандил уже кричит, с южным темпераментом машет руками, будто рубит кого-то выхваченной из ножен саблей.
Мы ошеломленно смотрим на него. Я даже подумал — не пьян ли он? Может, хлебнул втихаря. Но Автандил вдруг сник, устало опустив плечи, и тихо, очень тихо говорит Лагутину:
— Нэт, дарагой, это вредная мысль, это прэступная мысль: «На наш век хватит».
Он отворачивается от нас, смотрит на веселое сиреневое море. В рубке наступает неловкое молчание: Автандил устыдился своей вспышки, а мы молчим, будто виноватые, вроде мы это придумали — так безжалостно относиться к природе, так безответственно выгребать богатства океана, не думая о будущем, о том, что может произойти с человечеством, если сейчас подорвать основу основ жизни на земле.
Молчание нарушает Фомич:
— В городе ателье есть, платья шьют. Никто эти платья не берет. А ателье передовое — экономия большая, план всегда по валу перевыполняют. На районной Доске почета висят.
— Лишь бы план выполнить! — опять вспыхивает Автандил.— А там хоть трава нэ расты. Голову нада имэть,— он постучал себя по лысине,— а нэ качан капусты. План можно выжимать на платьях, на угле, на нефти — на живой природе нэльзя. Каждый раз спохватываемся, да поздно.
— Потом ищем виноватого, на одного кого-нибудь сваливаем,— поддакивает Фомич и продолжает рассказ: — Директора ателье сняли. Жадность фраера сгубила — хотел, чтоб ателье было признано коллективом коммунистического труда. Низкое качество, по его мнению, ерунда, мелочь; главное — количество, перевыполнение плана.
— Между прочим, мы тоже будем бороться за звание коллектива коммунистического труда,— заявляет Шевчук.
— Всех подряд будешь записывать? — спрашивает Фомич.
— Я не директор ателье,— сердито отрезает Шевчук.
— А за количество спросят —почему мало,— не унимается Фомич.— В этом деле тоже «охват» ценится.
— Будем отвечать качеством.
— Все видят, все говорят — и никто не действует,— возвращается к прежней теме Николаич.— Пока в «Правде» статья не появится. Тогда все начинают шевелиться.
— Начинают крычать, храбрыми, умными становятся,— добавляет Автандил.— Но... после «Правды», а до нэе — малчок.
И я вспоминаю, как давным-давно был у одного номенклатурного областного работника. Сидит тот Некто в сером в большом кабинете, телефонов несколько штук на отдельном столике. Выхолен, тщательно выбрит, на щеках оптимистический румянец. Говорит важно, не торопясь, давая собеседнику возможность оценить весомость и значительность его слов. Вот с ним-то и произошел у меня разговор о китах. Тогда уже часто раздавались голоса, что пора прекратить бить китов, пока не уничтожили все стадо, пока кит не исчез.
«Будем бить»,— твердо ответил работник на мой вопрос о китах. И слово «бить» он произнес так, что мне показалось: сверкнуло оно, как топор на эшафоте. Он так уверен в своей непогрешимости, так убежден, что трудится на благо народа! А ведь все время только и занимался уничтожением природы, нанося этим ущерб именно народу. И его ошибки придется исправлять потомкам. «Сельдь уничтожили неразумным промыслом,— напомнил я ему.— Вовремя не остановились, теперь ждем, когда стадо восстановится, жестко караем тех, кто забывает об этом».— «С сельдью — да, неразумно вышло. Есть вот статья.— Он вытащил из стола «Правду» со статьей профессора-биолога.— Очень хорошая, смелая статья, с государственным подходом к делу. Я полностью разделяю мнение автора».— «А с китами как? — повторил я вопрос.— Тоже такую статью ждать?»
Я еще не знаю, что через несколько лет мы с ним окажемся в одной больничной палате. К тому времени уже будет наложен запрет на промысел китов и китобойная база у нас будет ликвидирована. И на мой вопрос о китах он ответит: «Неразумно вели промысел. Подорвали стадо. Надо восстанавливать». И никакого чувства вины, он ее переложит на чужие плечи...
— Капитана здесь нет?—спрашивает судовой врач, поднимаясь по трапу в рубку. Полная пожилая женщина страдает одышкой, вот поднялась по трапу и задохнулась.
— Нету, Римма Васильевна,— отвечает Шевчук.— Он, наверное, в кают-компании, обедает.
— Нет его там.
— Значит, к механикам спустился в машину. А что такое? — Шевчук внимательно смотрит на взволнованное лицо врача.
— Что-то делать надо, Сергей Павлович,— тихо отвечает Римма Васильевна и смущенно поглядывает на нас.— Соловьеву плохо.
Не успевает Шевчук ответить, как в рубку поднимается капитан.
— Арсентий Иванович, с Соловьевым плохо,— почему-то виновато говорит ему врач.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130