После вахты он не расстается со «Спидолой»: уйдет на бак и в одиночестве слушает музыку. Мне всегда хорошо видно его из рубки.
Над ним пробовали смеяться за это одинокое слушание музыки, но быстро перестали — он отбрил одного-двух, и всем стало ясно: лучше не трогать. Он упорно продолжает называть себя на французский манер, ни с кем не водит дружбы, иронически и снисходительно усмехается в ответ на любой вопрос. Все время подчеркивает свое превосходство и этим отдаляет от себя матросов. У него тонкие усики, длинные до плеч вьющиеся волосы. Я каждый раз мысленно надеваю на него широкополую шляпу со страусовым пером, накидываю мушкетерский плащ, обуваю в высокие ботфорты, вешаю шпагу на широкой перевязи — и д'Артаньян готов. Нет, пожалуй, все же Арамис. Есть в Мишеле де Бре утонченность, изысканность, столь редко встречающаяся теперь. С виду он высокомерен и зазнайка, но все же чувствуется, что холодно-ироническое отношение к матросам, потряхивание кудрями, едкие замечания — маска, которой Мишель де Бре прикрывается, не желая никого допустить до своей души. И вот теперь она чуть приоткрылась. Оказывается, он любит серьезную музыку и сам играет на скрипке. Я этого не ожидал. Не ожидали, видимо, и матросы. Потому и поглядывают на него с затаенным интересом.
И никто из нас еще не знает, что через неделю придет ему телеграмма о смерти матери...
Потом, после музыки Баха, передает привет жена Эдика и говорит его четырехлетний сынишка. Растроганно прослушав песню «Благодарю тебя», Эдик срывается с места. Мы знаем: побежал давать радиограмму. Четвертый или пятый раз уже крутят эту запись, и каждый раз Эдик бежит давать радиограмму: «Люблю, целую, жди». Андрею Ивонтьеву передает привет друг, он сейчас на берегу, в отпуске. Сообщает, что Люська выскочила замуж за железнодорожника, и тут же одобряет это, потому что она, эта самая Люська, никакая не жена моряку, но есть на берегу кое-кто, кто интересуется Андреем. И он, друг, сделает все, чтобы не упустить эту рыбку. Уж очень хороша рыбка в трал попалась, Андрей потом в ножки ему поклонится.
Царькову отец сообщает, что в огороде все растет хорошо, яблоки в этом году будут — цвету весной было много и завязь обильная. И скоро покос, трава силу уже набрала, и что сестренку его за отличную учебу послали в пионерлагерь, в Артек, а он, отец, теперь в доме один, но скучать некогда, хлопот в хозяйстве по горло. Могилку матери подправил и заказал памятник.
Лагутину Сереге жена рассказывает, что квартиру они получили на четвертом этаже возле кинотеатра «Баррикады». Квартира хорошая, по литовскому проекту, уже переехали, теперь он из рейса вернется прямо в новое жилье. Сынишка ходит в детский сад, растет здоровый и веселый. И что очередь на «Жигули» уже подходит.
Зайкину, горлопану и задире, жена говорит, что очень любит его, соскучилась и ждет не дождется; что старшая дочка окончила первый класс, отличница, а младшая будет артисткой — уже пляшет и поет в детском саду и все время спрашивает, когда приедет папа. А сейчас она споет песенку про козлика.
Над океаном звенит детский голосок. Девочка поет с придыханием, захлебываясь от старания и путая слова. Матросы улыбаются, лица их светлеют.
Зайкин. нога которого, проколотая шипом морского сома, еще не совсем зажила, вдруг лихо притопнул, охнул, сморщился, но, победно оглядев матросов, заявляет:
— Вся в отца!
А на Дворцова сваливается плач новорожденного, которого он еще не видел. Жена подарила ему сына, когда мы были уже в рейсе, и этот новый житель Земли теперь басовито и напористо ревет над океаном, вгоняя в смущение папашу.
— Глотка луженая,— замечает лебедчик Володя.— Вылитый батя.
— Тут еще надо подсчитать,— прищуривается Андрей.— По-моему, девять месяцев назад мы были с тобой в рейсе.
— Не были мы в рейсе! — взрывается Дворцов.— Мы в ремонте стояли.
— Цэ дило трэба разжуваты,— с сомнением тянет Мишель де Бре, подыгрывая Андрею.
Дворцов бледнеет, ругается, а матросы хохочут. И в смехе нет пощады. Дворцов уходит с палубы.
Мартову сестра сообщает, что дома все в порядке и в колхозе тоже, что председатель сказал: если он вернется в деревню, то сразу будет назначен бригадиром тракторной бригады. И мать и отец ждут его, и председатель ждет, помнит, что был у него когда-то отличный тракторист, и всякий раз об этом напоминает, говорит: хватит по морям болтаться, пора и вспомнить, что он, Мартов, хлебороб.
Мартов грустно смотрит на синий океан. Он тоскует по деревне, но давно уже в городе есть семья, и жена ни за какие коврижки не хочет ехать в деревню. Вплоть до развода. И Мартов сдается перед женской напористостью и опять уходит в море.
Один за другим слушают моряки голоса своих родных и близких, жадно ловят береговые новости и сообща радуются и переживают друг за друга. Сейчас они — одна семья.
А у борта, в сторонке, стоит старший тралмастер, курит сигарету за сигаретой и жалко и горько улыбается. Ему привета нет. На него с грустинкой смотрит Шевчук. Ему тоже нет с берега привета.
И я вдруг начинаю понимать, почему взял Шевчук Соловьева на «Катунь», защищает его перед капитаном и почему первый помощник порою бывает задумчив и рассеян. Что-то у него самого неладно в семье. И еще понял, что эти ленты крутят по его приказанию: хочет, чтобы матросы лишний разок порадовались вдали от берега, вспомнили дом, родных, душой оттаяли, а то уж скоро на вторую половину рейса перевалим, нервы у всех напряжены. Права Римма Васильевна — надо бы, надо ступить ногой на землю, размагнититься, электрический заряд отдать земле, запах ее почуять, воздуху ее вдохнуть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130