Все, что я рассказал Геде, я рассказал как нельзя точнее, но о некоторых подробностях все же умолчал. Например, о том, что на черенке ножа были вырезаны наши с Зузаной инициалы.– Может, это сделал какой-нибудь сумасшедший?– Как это? – спросил я недоверчиво.– Ну, какой-нибудь отвергнутый поклонник.– Глупости. Единственным отвергнутым поклонником там был я.– Да, вы ведь, кажется, решили расстаться?Она спрашивала, хотя отлично знала, что это так. И что она внесла в это немалый вклад.– Но я не имела в виду никого из знакомых, – сказала Геда, – наоборот, кого-то совершенно неизвестного. Какого-нибудь увальня из медвежьего угла, который вырезал все ее фото, пялился на нее по телевизору, а жена у него сбежала с цыганом – вот он и помчался в Прагу предложить Черной руку и сердце.– Ну да, а в сумке вез ей гуся, – перебил я Геду, – но так как Зузанка не хотела и слышать ни о замужестве, ни о гусе, этот увалень схватил нож для бумаги и убил ее… Так ты себе представляешь? – прибавил я иронически.– Я размышляю, – сказала Геда. – Знаешь, сколько у известных людей безвестных поклонников?– Не знаю, – отрезал я, – но считаю, что безвестные поклонники не ходят к своим кумирам с тем, чтобы убить их, а потом аккуратно стереть отпечатки пальцев и все такое…– Во что была Зузана одета? – неожиданно спросила Геда.– Одета?– Когда ты ее нашел.– В черную блузку и джинсы, расшитые сердечками и бабочками.– А днем, когда заезжала к тебе в Труддом?– Тогда на ней было платье, – вспомнил я. – Такое длинное, концертное. Для телевидения.– А что она обычно носила дома?Я не понимал, куда клонит Геда.– Послушай, – сказала моя бывшая жена, – вот в чем, к примеру, ты пришел к ней?Теперь я просто ничего не понимал.– В обычном костюме. Синем в полоску.– А сейчас на тебе свитер и старые джинсы, – критически оглядела меня Геда, – и, насколько я тебя знаю, так ты чаще всего и ходишь.– Ну и что?Разговор о моем скудном гардеробе и неумении одеваться, как подобает элегантному мужчине, казался мне бессмысленным.– Почему ты надел тогда синий костюм?– В смысле выходной?– Да.– Но мы же договорились торжественно отметить расставание, – произнес я невесело.– Ага, – сказала Геда, – так что маловероятно, чтобы Зузана намеревалась составить тебе компанию в том, что на ней было: в джинсах с бабочками.До меня начинало доходить. Геда с удовольствием убеждала себя, что она в свои тридцать, на мой взгляд, вполне еще юных лет – зрелая, опытная женщина, и одной из многих черт, которые она не переносила в Зузане, было чрезмерное внимание потенциального Золотого Соловья не только к своей внешности, но и к тряпкам. В течение одного концерта Зузанка могла, не колеблясь, хоть четырежды сменить наряд, и благодаря портнихам у нее не было проблемы свободного времени.Нет, маловероятно, чтобы Зузанка собиралась принимать меня в том, в чем я ее нашел. Так она одевалась, только когда бывала одна. Мне вспомнился достаточно типичный случай. Как-то к ней заявились пионерки откуда-то из-под Праги. Мол, не споет ли она у них на новогоднем вечере. Две испуганные девчушки с альбомами под мышкой. Я говорил с ними в передней, и Зузана крикнула мне:– Попроси подождать.Я усадил их на кухне, поставил чайник, а вскоре Зузана позвала нас в комнату. Девчонки глаз от нее не могли оторвать, и Зузане это явно льстило. Великолепное платье (а минуту назад – джинсы и растянутый свитер), на левом виске цветок в распущенных волосах (а минуту назад – хвостик, стянутый резинкой). Она играла, и это доставляло ей наслаждение. Мне это не мешало. Она обожала эффекты. И случайности, которые, впрочем, всегда тщательно готовила. Причем последние приводили ее просто в восторг. Хотя у нее все дни были расписаны (да и как иначе перед Рождеством), она пообещала пионеркам, что приедет к ним и споет. И, естественно, обещание свое выполнила. Подобные обещания Зузанка выполняла всегда. Почему? Наверное, ради сияющих глаз, которые таращили на нее эти тринадцатилетние девчушки. Она говаривала, что у нее романтическая натура, всячески подчеркивала это в газетных интервью, любила, когда ее снимали с плюшевым медвежонком.Нет, маловероятно, чтобы Зузанка Черная собиралась принимать меня в том, в чем я ее нашел. Предстоял наш последний вечер вдвоем. Незабываемый для обоих. Для каждого по-своему. Она наверняка хотела, чтобы в моей памяти остались блестящие серьги, строгий покрой вечернего платья, тихая музыка – ни в коем случае не поп, скорее Вивальди. Так примерно представляла себе Зузанка наше прощание.– Так что же? – спросила Геда.– Я тебя понял, – кивнул я. – Из «Беседы» она должна была вернуться довольно рано, дома никого. И тот, кто пришел, мог быть только хорошим знакомым. Случайные посетители отпадают.– Либо этот кто-то был с ней все время, – сказала Геда.– Тогда это опять-таки Бонди.– Или любой другой хороший знакомый, исключая тебя.– Да уж, – сказал я, – меня, пожалуйста, исключи.– А это, я думаю, милиция выяснит, так что совершенно излишне звонить капитану.– Добеш, Бонди, кто-то из ансамбля, – считал я на пальцах, не упоминая на всякий случай Колду, – наверняка кто-нибудь из них.– Посмотрим, – сказала Геда.– Завтра ребят обязательно допросят.– Вот видишь. Можешь не волноваться.Кофейная гуща на дне чашки покрылась трещинами и стала похожа на миниатюрное торфяное болото.– Хочешь чего-нибудь выпить? Может, включить музыку? – ободряюще спросила Геда.Я кивнул. Она поднялась с кожаного мешка, который испустил душераздирающий стон, и включила проигрыватель. Это был Джимми Хендрикс. Я наморщил лоб, пытаясь вспомнить.– Что-то знакомое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49