– Ха-ха-ха! Ну, начудили ж вы, батюшка Алексей Васильич! – Волков снисходительно потрепал Кольцова по плечу. – Это вы ведь все с Белинского пересказываете! А вот мне приятель из Москвы писал намедни, будто славный наш актер Каратыгин пресмешные куплеты на Белинского сочинил…– А не писал ли вам приятель ваш, – едва отдышавшись, гневно спросил Кольцов, – не писал ли он вам, что великий наш актер Щепкин Михайло Семеныч плюнул на эти куплеты и исполнять их отказался? Да знаете ли вы, что Белинского мы все, сколько нас тут ни есть, ногтя не стоим!– Экося! – вскипел Долинский. – Что это вы нам в глаза Белинским тычете? А кто он такой, Белинский? А он, государи мои, неуч, студент выгнанный, пьяница, развратник! Молокосос, а взялся, вишь, критиковать людей порядочных, умных, образованных!– Как вам не стыдно! – вскакивая со стула, закричал Кольцов. – Что вы врете! Вы, учитель! Чему же вы научите учеников своих, когда…– А это, сударь, не твоя печаль, – грубо оборвал Кольцова Долинский, – чему мы учеников научим! Экося! – пьяно захохотал. – Подумаешь, фря какая, что с его сиятельством, с господином Жуковским по улице под ручку прогулялся, так уж ты думаешь – тебе все можно? Ан, брат, нет! Шалишь!..– Господа! Господа! – умоляюще залепетал Дацков, становясь между Кольцовым и Долинским. – Алексей Васильич! Степан Яковлич! Ах, боже мой…– Алексей Васильич! – подскочил Добровольский. – Голубчик! Вот винца не угодно ль? Славный портвейнец, доложу я вам. Каналья Потапов божился, что от Депре выписал…– Нет! – идя к двери, сказал Кольцов. – Премного благодарен… Только я пойду. Мне душно, горло схватило…Добровольский и Дацков загородили ему дорогу, но он решительно отстранил их и, пробормотав: «Извините, господа!» – ушел. 6 Мирное течение литературного вечера было нарушено. Какое-то время все молча сидели за столом.– М-да… – наконец промычал Баталин. – Штучка-с!– «Штучка»! – передразнил Долинский. – Это, сударь, бунтовщик, а не «штучка».– Был долго с бычьими гуртами, – ухмыльнулся Волков, – перенял у них свирепость в характере.– А в стихах – мычанье! – прибавил Дацков.Все захохотали. Эмилия Егоровна ударила веером по плечу Волкова.– Ах, какие вы! Разве так можно? Он такой жалкий…– Понахватался и лезет с поучениями, – заметил Дацков. – «Натуральное художество»! «Народ»! – гримасничал, передразнивая Кольцова.– Все-таки неловко, знаете, – нерешительно промямлил добряк Добровольский. – Обидели все-таки человека…– И поделом! – пробурчал Баталин. – Со свиным рылом не суйся в калашный ряд.После обеда все собрались в гостиной, и Дацков, вынув из заднего кармана тетрадку, принялся читать статейку о театре.– Божественно! – простонала Эмилия Егоровна, когда Дацков закончил чтение.– Чудный слог, легкость пера… Поздравляю! – рассыпался Волков. – Подлинно доставили удовольствие…– Это, брат, тебе не Белинский, – угрюмо усмехнулся Баталин.– Да уж и не Кольцов! – не утерпел Долинский.Волков выхватил из кармана пачку листков и помахал ими.– Кстати, господа, у меня есть одна вещица… не угодно ли?– Силянс! Силянс! – прощебетала Эмилия Егоровна. – Мсье Волков прочтет нам свои стихи!Иван Иваныч вышел на середину гостиной и, сделав ножкой какое-то мудреное антраша, начал: Родился Чиж, любимец, знать, природы… – Ох, попался кто-то на зубок нашему Ивану Иванычу! – восхищенно прошептал Дацков. По перьям Чиж, – продолжал Волков, – Не так красивый,Но голос у Чижа был вовсе не чижиный:Он просто как-то пел,И пением своим привлечь к себе успелОн многих – даже бар… И вот в саду,В котором Чижик жил, – гульба, да на бедуВслух начали хвалить Чижа за пенье… – Эге! – громко сказал Долинский. – Знакомый, брат, Чижик-то… Что-то на Кольцова нашего смахивает!На Долинского зашикали. Волков продолжал: Чиж вслушался: его прельстила слава.С гнезда родимого слетел,К хоромам барским подлетел.Лишь свистнет он – в хоромах кричат: браво! – Ох, уморил! – вытирая слезы, покатывался Баталин. – Подлинно: Чижик! Заметьте ж то, – Волков значительно поднял указательный палец, – В хоромах техНа окнах всехУченые висели в клетках птицы:Дрозды, малиновки, синицы,И под органчик все уж не по-птичьи пели,А песни русские, и вальсы, и кадрели… – «Кадрели»! – замахал руками Долинский. – Вот именно, кадрели!.. И даже попугай,Как критик злой в журнале,На всех, кто ни пройдет в саду или по зале,Кричит: «Дуррак! Дуррак!» – Белинский! Живой Белинский! – дрыгая ногами в клетчатых панталонах, закатывался Дацков. – Ну, Иван Иваныч, вот поддел, так поддел! – Итак, – важно продолжал Волков, – Наш Чиж примолк и мыслит про себя:«Что ж, если в пенье свое яПрибавлю разного чужого –Ведь это блеску мне прибавит много!Все станут говорить, что Чиж, верно, ученДа и умен, –Вот у него какие слышны звуки,Как у ученых птиц, – не спеть так без науки!»Внимать прилежно Чижик стал,Синица как песнь русскую свистала,Как трели соловей на щелканье менял,И как малиновка кадрели напевала,И даже какПрохожим попугай кричал: «Дуррак! Дуррак!»Всего наш Чиж на память понемногуЧужого нахваталИ в пении своем без смысла все смешал,И стала песнь его не песнь, а кавардак,И эхо вторило одно: «Дуррак! Дуррак!» Иван Иваныч сделал ручкой и спрятал листки в карман под громкий смех и крики «браво! браво!».Долинский смеялся так, что просыпал табак из трубки, искры полетели на ковер, и Добровольский с Дацковым кинулись их затаптывать.– Ну, Иван Иваныч, и пробрал же ты нашего молодца! Прямо сказать: спасибо, удружил! – выговорил наконец Долинский. – Эк ты его: «Чужого нахватал – и все смешал»! Подлинно так!В гостиную вернулось веселье, о неприятном разговоре с Кольцовым забыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106