«Фу-у! – пыхтел. – Ну, я ж, сударики мои, и потеть же стал – ужасть! От чего бы? От сердца, надо полагать…» И с этими словами шапку скинул, а под ней – грива рыжая… И он, курва, и гриву стащил долой, как шапку же, и заблестел голой, как спелый гриб-дождевик лысиной…
От волнения в горле у Робинзона пересохло, даже заклекотало что-то. Старик же Расторгуев подвесил фонарь на крюк и сказал внушительно, преважно:
– Господа!
Шуба обрисовывает картину
– Господа! – сказал Расторгуев. – Насчет чего мы с вами нонешний день собрались, вы уже, как говорится, в курсе. Но все ж таки давайте попросим уважаемого Виктор Маркелыча обрисовать всеобщую картину. Пожалуйте, Виктор Маркелыч.
– Я, господа, буду краток, – роняя пенсне, бархатно прожурчала шуба. – – Ибо не время, милостивые государи, краснобайствовать и мыслию, так сказать, по древу растекаться… Нет, господа, не время. Три года прошли в тяжких испытаниях, в кровавом, смею выразиться, терроре. В каждодневной смертельной опасности со стороны черного сброда, назвавшегося большевиками. Три года, милостивые государи, срок невелик, за три года хорошие сапоги не износишь… Но что сделано с нами? Мало того, что имущество, состояние отняли у нас, – мало того! Они лица – да-да! – гражданского, так сказать, лица лишили нас! И это, господа, главное. Посему-то и позволяю себе призвать: к сопротивлению, господа! К сопротивлению!
– Златоуст, – умилился карла. – Истинный златоуст!
– Вы спросите, господа, – продолжала шуба, – да-да, я предвижу, что обязательно спросите, и вы, разумеется, вправе спросить: почему призываем сейчас именно, сегодня? Почему не призывали вчера? Отвечу: почвы, милостивые государи, не было. Почвы!
– А сейчас? – прогудел великан, наследник Черноморов. – Где, в чем сейчас, уважаемый, вы видите эту почву?
– Весьма и весьма близко-с! – Виктор Маркелыч картинно простер руку, дьявольски сверкнув стеклами пенсне. – В какой-нибудь сотне верст от нашего богоспасаемого града… Южные уезды нашей губернии бурлят… Бурлят-с! Народ-ратоборец встал под священные хоругви борьбы с большевистскими узурпаторами… и шествует грозно… э-э… так сказать… в зареве… Но я умолкаю, господа. Умолкаю для того, чтобы предоставить слово начальнику штаба крестьянской повстанческой армии штабс-капитану Соколову… Прошу, Анатолий Федорыч!
Таинственное «известное лицо»
Этот хлап-то виновый с пуговкой – вон, оказывается, кто! Начальник штаба!
Он говорил кратко, без завитушек. По-военному.
Речь идет о спасении отечества – пять тысяч сабель – семь под ружьем – дюжина пулеметов «максим» – четыре трехдюймовых орудия – боевой пыл – ненависть к угнетателям – зверь, поднявшийся на дыбы – два уезда охвачены восстанием…
Между нами, штабс-капитан только что из лесов Черной Рамени. Переговоры с повстанческой армией Антипова. Успешно. Весьма. Объединение двух армий не за горами. Но…
Да, вот именно: но.
Нужны средства. Деньги. Финансы. Ляржан, как говорят французы.
Поскольку, милоссдари, речь идет о спасении России.
– А позвольте, сударь, спросить…
– Пардон?
– Да вот… те?терь-я?терь, насчет армии вашей…
– Именно?
Краснорожий снял парик, вытирал лысину.
– Сумнительно, извиняюсь, насчет армии. Какая же это, армия? Кабак! Тюха с Матюхой. Мужичьё.
– Позвольте, милоссдарь… Это – вчерашние солдаты. Конечно, нехватка оружия – вот наше уязвимое место. Наша ахиллесова пята, если можно так выразиться. Но я и прибыл, господа, затем, чтоб в священном союзе с вами…
– В союзе-то это так, это конешно, – прохрипела табачная фабрика. – Да ведь и то: вложишь капитал – ан в дырку…
Зашумели, заволновались. Заспорили. Чугунолитейный схватился с бакалейными товарами. Черномор наскакивал на хлебную торговлю.
Расторгуев сказал:
– Тише, господа, эдак нельзя. Влипнем же…
– Т-сс-с! – прошипела шуба.
«Эх, – подумал Робинзон, – вот бы этих гавриков сейчас нашарохать… Руки вверх! Да в Чеку: вот, товарищи-господа, принимайте, держите гадов!»
От расторгуевского окрика попритихли.
– Нуте-с? – подал голос Виктор Маркелыч.
Молчали. Сопели. Синими, белыми, серыми длинными облачками плавал папиросный дымок.
– А ваше мнение, Федот Кузьмич? – обмахиваясь париком, спросил краснорожий.
– Да как сказать, – покачал головой Расторгуев. – Риск немалый, конечно, но… (помолчав) – придется, видимо, на него пойти.
Шуба хмыкнула.
– Единственный, господа, способ перерезать Советам глотку… Итак, господа?
Господа молчали. Покряхтывали.
– В таком случае, – Виктор Маркелыч победно вскинул на нос пенсне, – в таком случае позвольте, господа, считать, что комитет содействия повстанческим войскам образован. Все мы, естественно, отныне становимся его членами, а председатель… Позвольте, господа, довести до вашего сведения, что известное лицо, ранее называемое нами в частных беседах, сегодня изъявило согласие принять на себя эту роль, и таким образом…
– А чего ж не явился? – грубовато брякнула хлебная торговля.
– Что вы, что вы! – замахал руками Виктор Маркелыч. – Это по меньшей мере неразумно подвергать риску столь важное лицо… Это ж, судари мои, такая у нас с вами ширма!
Строго оглядел собравшихся.
– Засим разрешите приступить, – сказал. – Вот-с на этом вот листе прошу обозначить фамилию и сумму. Будьте любезны, Федот Кузьмич! – с поклоном в сторону Расторгуева. – Как старейший и наиболее, так сказать, значительный… прошу-с!
Вздев на костлявый нос железные, перевязанные красной гарусной ниткой очки, Расторгуев начертал сумму.
Сомнение и нерешительность были сломлены: уж ежели сам Федот Кузьмич…
И пошла бумага по рукам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56