Когда внутреннее беспокойство возрастало настолько, что его трудно уже было сдерживать, она за уголок осторожно извлекала оттонированный позитив из кюветы. Капли жидкости стекали по нему, как дождь по оконному стеклу. В заднем углу студии уже ждала натянутая веревка, на которую фотография подвешивалась при помощи бельевых прищепок и занимала свое место в ряду прочих просыхающих снимков.
Некоторые из них были еще влажны и висели ровно, другие уже подсыхали и закручивались лицевой стороной внутрь. Все они изображали Энни – Энни в образе Веры и Надежды, Энни в образе Любви. Ярче или темнее, бледнее или контрастнее, все они – как одно и то же слово, произнесенное с разным ударением и интонацией. Одни и те же – и все разные.
Изабель задумчиво рассматривала длинный ряд фотографий, пытаясь определить, какая из них ближе к ее первоначальному замыслу. Какая из них есть подлинное выражение ее души.
В конце двухчасовой работы ей порой начинало казаться, что она делает себя саму. Черные рыбы ее рук, миновав одну серебряную, одну прозрачную и одну золотую реку, выносят ее на берег, с которого ей открывается новый мир. И их влажное тепло на ее груди было как пробуждение давнего, многие годы назад забытого желания.
Полярная экспедиция
Чем ближе к Рождеству, тем беременность Тэсс становилась все заметнее. Когда она раздевалась перед сном, очертания будущего младенца проступали под туго натянутой кожей ее живота.
– Я могу помолиться за тебя и твоего незаконного ребенка, – сказала Энни, устраиваясь на своей кровати.
– Помолчи лучше. – Тэсс натянула ночную рубашку и плюхнулась в постель. Да, беременность не изменила ее характера к лучшему. – Сказано тебе, в этом доме бога запретили. Или ты не хочешь подчиняться правилам?
– Но это помогает, – возразила Энни, искренне желая помочь.
Тэсс презрительно фыркнула.
– Где твой бог был сначала, до того как все случилось? – ухмыльнулась она. – Когда еще можно было чем-то помочь? – Тэсс повалилась на подушку и некоторое время брыкалась под одеялом, пытаясь согреться. – Только не вздумай молиться за меня потихоньку, – добавила Тэсс, словно догадавшись, что сейчас делает Энни. – Сказано тебе – я ни в чем таком не нуждаюсь!
В комнате стало по-настоящему холодно, и от их дыхания в воздухе поднимался пар. Простыни отсырели, и хотя Энни положила на себя несколько лишних одеял, тяжесть которых буквально придавила ее, согреться ей не удавалось. В их мансарде не было камина, и по утрам оконное стекло покрывала изморозь.
В доме готовились к зиме, и работы было невпроворот. Всю осень Энни вместе с кухаркой вынимали косточки из плодов, варили варенье из терна и крыжовника. Полные банки выстраивались стройными рядами на полках в кладовой. Овощи с огорода тщательно убрали, засыпали в мешки из грубой ткани и упрятали в специальный погреб – теперь и в январе у них в изобилии будет картофель, морковь и лук, едкий, как правда. Они загружали дом съестными припасами, словно путешественники корабль, на котором намеревались выйти в плаванье по полярным морям.
В холодной спальне с вечно влажными простынями Энни начала тосковать по весне. Ранней весной Тэсс должна родить. Оказалось, что об этом знает уже весь дом, и никто этому не удивляется, что только для Энни это было тайной. Энни почувствовала себя крайне глупо и растерянно, когда кухарка неожиданно поделилась с ней предположением о сроке родов. А Изабель восприняла эту новость до странности легко, только бросила вскользь: «Этого следовало ожидать». О судьбе будущего ребенка не говорили. Отошлют ли его прочь из поместья или он останется тут? Тэсс только злилась на свою беременность, старалась не замечать ее, хотя, по крайней мере физически, это становилось все труднее.
Энни хотелось знать, что Тэсс сама думает о своем ребенке, что она чувствует. Рада ли она? Ведь ребенок, который зрел сейчас внутри ее, будет знать ее очень близко, лучше, чем кто-нибудь другой. Для этого младенца Тэсс сейчас олицетворяет всю вселенную.
– Тэсс? – позвала Энни в холодном мраке спальни.
Ответа не было.
Однажды рано утром, когда все в доме еще спали, Энни спустилась в библиотеку. Ее сжигала жажда чтения, но она не могла сразу решить, какую книгу лучше выбрать в этот мрачный холодный день. Энни остановилась перед шкафами, разглядывая тисненые корешки.
На большом столе мистера Дашелла лежало что-то необычное, что привлекло ее внимание своей странной формой и размером. Подойдя ближе, Энни увидела большой лист фото, на котором было двенадцать отпечатков, изображавших фоне голой стены. Правую руку он держал на старинном глобусе. Энни склонилась над столом, чтобы рассмотреть изображение получше. Да, и мистер Дашелл тоже не устоял, поддался всеобщей мании и сделал у коммерческого фотографа свои фотокарточки, такие модные в те годы, – вроде тех, что собирала их кухарка. Его напряженная и неуклюжая поза напоминала людей на кухаркиных карточках, но зато выражение его лица было совсем другим – радостным, почти ликующим.
– Да, и я поддался этой моде, – раздался голос Эльдона за спиной Энни.
Она подскочила от неожиданности.
Энни обернулась и посмотрела на него. Сейчас у нее не было с собой ни тряпки, ни ведра – ничего, что могло бы оправдать ее присутствие в этой комнате. Но, очевидно смущенный тем, что она увидела эту фотографию, он не спросил о причине ее присутствия в его кабинете. Энни хотелось спросить, знает ли Изабель об этой фотографии, так как была почти уверена, что леди восприняла бы ее буквально как измену, но задать этот вопрос у нее не хватило смелости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66