- Твоими бы устами да мед пить.
- Ну, мед не мед, а выпить еще вот этой штуки тебе бы не помешало.
- Да ты знаешь, сколько в ней калорий? Я же буду толстая, как носорожиха.
- А что? Носороги такие симпатяги. - Бобби взял у нее стакан и вышел на кухню
наполнить его. - Я носорожиков люблю.
- Что, и в постель бы с носорожихой лег?
- Непременно. Любимого тела должно быть много.
- Она тебя раздавит.
- Ну уж нет. В постели с носорожихой мое место сверху.
Глава 13
Золт искал себе жертву. Стоя в темной гостиной незнакомого дома, он дрожал от
нетерпения. Кровь.
Ему нужна кровь.
Золт искал себе жертву. Он знал: мать осудила бы его, но голод заглушал укоры
совести;
Его настоящее имя было Джеймс, однако мать - эта нежная, беззаветно любящая
его женщина, сущий ангел - неизменно называла его "золотко". Не Джеймс, не
Джимми, а "золотко", "золотце мое". К шести годам это прозвище закрепилось за
ним окончательно, хотя и в несколько сокращенном виде. Сейчас ему уже двадцать
девять, но он по-прежнему откликается только на это имя.
Многие считают убийство грехом. Золт думал иначе. Есть люди, от рождения
питающие пристрастие к крови. Такими создал их Господь, дабы они истребляли
неугодных Ему. Таков неисповедимый замысел Божий.
Грешно убивать лишь тех, кого Всевышний и мать не предназначили тебе в
жертву. Именно этот грех и собирался совершить Золт. Он испытывал мучительный
стыд, но совладать с собой был не в силах.
Золт напряг слух. В доме стояла тишина.
Призрачные очертания обступивших его вещей напоминали фигуры неведомых
животных.
Дрожа и задыхаясь, Золт пробрался через столовую, кухню, общую комнату и
медленно двинулся по коридору. Тихо, чтобы не разбудить спящих. Не шел, а плыл,
словно бесплотный дух.
У подножия лестницы он замер и, затаив дыхание, в последний раз попытался
побороть жажду крови. Бесполезно. Его пронизала дрожь. Он вздохнул и стал
подниматься на второй этаж, где, по его расчетам, спали хозяева дома.
Мать поймет его, простит.
Она с детства внушала ему, что убийство - дело праведное. Но только если оно
совершается для блага их семьи. Когда же Золт, уступая соблазну, убивал без
серьезной причины, мать приходила в неописуемую ярость. Телесно она его не
наказывала, но уже ее немилость была самой страшной карой. Она надолго
переставала с ним разговаривать, и от этого гнетущего молчания грудь наливалась
болью, казалось, сердце судорожно сжимается и вот-вот совсем остановится. А мать
смотрела на него невидящими глазами, как будто его уже нет в живых. Стоило
братишке или сестренкам заговорить о нем, мать перебивала: "Это вы про своего
покойного брата, про Золта? Вспоминайте его сколько угодно, только не при мне,
только не при мне. Слышать не хочу об этом выродке. Какой же он был негодник!
Все делал наперекор матери, все хотел повернуть по-своему. Нет-нет, даже имя его
при мне не произносите: меня от него прямо тошнит". Изгнанный за непослушание из
мира живых, Золт лишался даже места за обеденным столом и, пока остальные ели,
стоял в углу и смотрел на них, как случайно залетевший призрак. Мать не
удостаивала его улыбкой, не бросала укоризненных взглядов, гладила мягкими
теплыми руками по голове и по лицу, не позволяла прижаться к себе и положить
усталую голову на грудь. И если обычно Золт отходил ко сну под звуки ласкового
голоса матери, который нашептывал ему сказки, напевал нежные колыбельные, то в
пору опалы он вынужден был сам пробираться в страну сновидений и спал
беспокойно. В такие дни он начинал понимать, что такое ад.
Но нынче ночью совсем особый случай. Мать поймет, почему сегодня Золт не в
силах удержаться, и простит. В конце концов она всегда его прощала, ведь она
любила сына той же любовью, какой Господь любит своих чад, - любовью
совершенной, всепрощающей и милосердной. Посчитав, что Золт уже получил свое,
она вновь замечала его, одаривала улыбкой, заключала в объятия, и Золт, снова
ощутив материнскую ласку, начинал понимать, что такое рай.
Теперь ее душа на небесах. Прошло уже семь долгих лет. Боже, как ему плохо
без матери! Но она и сейчас видит его. И когда она узнает, что он опять не
устоял, то очень огорчится.
Золт взбирался по лестнице, перешагивая через ступеньки и держась поближе к
стене, чтобы под ногами случайно не скрипнула рассохшаяся доска. Но, несмотря на
свое крупное сложение, двигался он легкой плавной походкой, и ступеньки не
издали ни звука. Наверху он снова замер и прислушался. Все тихо. Лампочка
пожарной сигнализации источала блеклый свет. В полумраке коридора Золт разглядел
пять дверей: две справа, две слева, одну в дальнем конце.
Он подкрался к первой двери, осторожно открыл, проскользнул внутрь и прижался
к двери спиной. Хищное желание обуревало его, но он все-таки выждал время, чтобы
глаза привыкли к темноте. В окна сочился слабый свет далекого уличного фонаря.
Золт различил зеркало - матовый прямоугольник отраженного света. Под ним
туалетный столик. А вот и кровать. На кровати под светлым, чуть ли не сияющим в
темноте одеялом кто-то лежал.
Неслышно ступая, Золт подошел к кровати, приподнял одеяло и застыл,
прислушиваясь к мерному посапыванию. Аромат духов смешивался с благоуханием
нежной теплой кожи и запахом шампуня. Девочка. По запаху Золт легко мог отличить
девочку от мальчика. Кажется, подросток. Не будь снедавшая его страсть так
неистова, Золт стоял бы над постелью еще долго: мгновения перед убийством бывают
восхитительнее, чем само убийство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136