- Я тебя очень люблю.
- И я тебя, Томас.
- Я боялся.., ты не придешь.
- Я ведь тебя не забываю, правда?
- Правда. - Томас наконец отпустил Джулию и бросил взгляд на дверь. -
Здравствуй, Бобби.
- Привет, Томас! Выглядишь молодцом.
- Правда?
- Гадом буду.
Томас хихикнул.
- Бобби смешной, - сказал он Джулии.
- А меня-то когда обнимут? - не унимался Бобби. - Так я и буду стоять,
растопырив руки, пока меня не примут за вешалку?
Томас нерешительно отошел от сестры. Они с Бобби обнялись.
Томас и Бобби прекрасно ладили, и все же Томас еще стеснялся зятя. Он с
трудом привыкал ко всему новому и за семь лет еще не совсем освоился с новым
членом семьи.
"Но он меня любит, - внушал себе Томас. - Наверно, так же сильно, как я его".
Привязаться всей душой к человеку, страдающему болезнью Дауна, не так трудно.
Надо только не ограничиваться естественной жалостью, а приглядеться к больному
повнимательнее. Приглядишься - и поневоле оценишь их восхитительное простодушие
и милую непосредственность. Иногда, чувствуя себя белыми воронами, они робеют и
замыкаются, но, как правило, они искреннее и откровеннее многих нормальных
людей: никакой оглядки на условности, никакого лицемерия. Прошлым летом, на
пикнике, устроенном для обитателей интерната в честь Дня независимости, мать
одного пациента сказала Бобби: "Вот смотрю я на них - какие же они добрые,
ласковые. Наверно, они любезнее Господу, чем мы". И сейчас, обнимая Томаса и
заглядывая в его добродушное пухлое лицо, Бобби понимал, насколько она права.
- Мы тебя оторвали от стихотворения? - спросила Джулия.
Томас оставил Бобби и заковылял к рабочему столу. У стола Джулия листала
журнал, из которого Томас вырезал картинки. Томас взял со стола альбом -
четырнадцать таких альбомов с его произведениями стояли в книжном шкафу у
кровати, - раскрыл и показал Джулии. На развороте рядами были наклеены картинки.
Ряды напоминали строки, которые складывались в четверостишия.
- Это вчера. Вчера кончил, - объяснил Томас. - До-о-олго делал. Трудно.
Теперь получилось.., получилось.
Лет пять назад Томас увидел по телевизору какого-то поэта. Поэт ему очень
понравился, и Томас решил сам писать стихи. Надо сказать, что отставание в
развитии психики при болезни Дауна выражается по-разному; у одних это отставание
очень значительно, у других проявляется в более легкой форме. Тяжесть
заболевания у Томаса была чуть выше средней, но даже при таких умственных
способностях он научился писать только свое имя. Однако это его не остановило.
Он попросил Джулию привезти бумагу, клей, ножницы, альбом и старые журналы.
"Всякие журналы, чтобы с красивыми картинками... И некрасивыми... Всякие".
Вообще Томас редко докучал сестре просьбами, а уж она, если брат чего попросит,
готова была горы свернуть. Скоро у него появилось все, что нужно, и Томас взялся
задело. Из журналов "Тайм", "Ньюсуик", "Лайф", "Хот род", "Омни", "Севентин" и
множества других он вырезал фотографии или детали фотографий и, словно из слов,
складывал "строки", заключающие какой-то смысл. Одни "стихи" были короткие,
всего из пяти картинок, другие состояли из нескольких сотен фотографий, которые
образовывали аккуратные "строфы", или чаще из чередования нестройных "строк" -
что-то вроде свободного стиха.
Джулия взяла альбом, села в кресло у окна и принялась разглядывать новые
"сочинения". Томас замер у стола и, волнуясь, не сводил с нее глаз.
В "стихах" не прощупывался сюжет, картинки подбирались без видимой связи, и
все же нельзя сказать, что в этой веренице образов не было ни складу ни ладу.
Церковный шпиль, мышка, красавица в изумрудном бальном платье, луг, пестрящий
маргаритками, банка ананасового сока, полумесяц, горка блинчиков, с которой
стекают капли сиропа, рубины, сверкающие на черном бархате, рыбка с разинутым
ртом, смеющийся малыш, монахиня за молитвой, женщина, рыдающая над изуродованным
телом любимого на поле боя в какой-то богом забытой стране, цветастая пачка
леденцов, вислоухий щенок, еще одна монахиня в черном одеянии и белом
крахмальном апостольнике... В заветных коробках для вырезок лежали тысячи
подобных картинок. Из них Томас и складывал свои "стихи". Бобби как-то сразу
проникся прихотливой гармонией этих "стихов", ощутил зыбкую, неуловимую
соразмерность, оценил бесхитростные, но веские сочетания образов, угадал их
внятный, но непостижимый ритм. И за всем этим открывалось неповторимое видение
мира - вроде бы немудреное, но никак не поддающееся осмыслению. С годами "стихи"
Томаса становились все удачнее и удачнее, хотя для Бобби они по-прежнему
оставались загадкой и он сам не мог разобраться, чем именно новые "стихи" лучше
прежних. Видел, что лучше, - и все тут.
Джулия подняла глаза от альбома.
- Чудесно, Томас. Прямо хочется.., выбежать на улицу, встать на траве под
голубым небом.., или танцевать.., или закинуть голову и смеяться. Читаешь и
думаешь: "До чего же здорово жить на свете!"
- Угу, - промычал Томас и захлопал в ладоши.
Джулия отдала альбом Бобби. Тот присел на край кровати и тоже начал "читать".
Самое поразительное, что "стихи" Томаса никогда не оставляли читателя
равнодушным. Они нагоняли страх, навевали грусть, заставляли то мучиться, то
изумляться. Бобби не понимал, в чем тут секрет, откуда у "стихов" это странное
свойство. Они отзывались в самых потаенных уголках души, достигали сфер более
глубинных, чем подсознание.
- Ну ты и талантище, - похвалил Бобби со всей искренностью, чуть ли не с
завистью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136