В нем и угарное веселье, и невыразимое томление. И страсть.
Ушибов она словно и не чувствовала. На пухлых губах опять расплылась улыбка.
Горячо дыша брату в лицо, она шепнула:
- У-у, какой ты сильный! Кошкам и то понравилось, как ты меня схватил. И
Вербене тоже.
Золт словно впервые за весь вечер заметил ее длинные голые ноги, тонкие
трусики, легкую красную майку, которую она еще и подняла, обнажив плоский живот.
Пышные налитые груди на стройном торсе казались еще пышнее, а под майкой
отчетливо проступали острые соски. Словно впервые увидел Золт эту гладкую кожу,
ощутил этот залах.
Точно гной из лопнувшего внутри нарыва, по телу разлилось отвращение. Золт
отпустил сестру. Обернулся. Кошки как ни в чем не бывало лежали на прежнем месте
и таращили на него глаза. Выходка Золта на них никак не подействовала - верный
признак, что и Лилли ни капельки не испугалась. Значит, ее дразнящая улыбка,
вспышка похоти, которой она ответила на его вспышку ярости, были ненаигранными.
Вербена обмякла, уронила голову и по своему обыкновению не смотрела брату в
глаза. Но на губах у нее брезжила улыбка, а средним пальцем левой руки, лежавшей
между ног, она лениво водила вокруг раздвоенного бугорка, который темнел под
тонкой материей. Нетрудно догадаться, что нездоровое вожделение Лилли передалось
и ее сестре.
Золт отвернулся и поспешил прочь, стараясь все же, чтобы его уход не выглядел
как бегство.
Только в пропахшей духами материнской спальне, в окружении ее вещей Золт
почувствовал себя в безопасности. Первым делом он запер за собой дверь, Трудно
сказать, от кого он запирался. Не сестер же ему бояться. Их надо не бояться, а
жалеть.
Он присел в кресло-качалку Розелль и стал вспоминать детство, когда он,
бывало, сворачивался на коленях у матери и мирно посасывал кровь из надреза,
который она делала у себя на пальце или на ладони. Однажды - увы, лишь однажды -
она дала ему напиться крови из неглубокой раны на груди, и он вкушал материнскую
кровь точно так же, как другие дети вкушают материнское молоко.
В ту пору ему было пять лет. Она сидела в этой самой спальне, в этом самом
кресле. Семилетний Фрэнк спал в своей комнате в другом конце коридора, а
близнецы, которым едва исполнился год, - в колыбельке в спальне напротив
материнской. Все спят, а они с матерью вдвоем. И от этого ему казалось, что он у
нее самый любимый, самый родной. Только с ним она делится благодатной влагой,
текущей у нее в венах и артериях. Это святое причастие свершалось втайне от
всех.
В ту ночь на него нашло сладкое забытье. Его дурманил не только пряный вкус
крови и беспредельная любовь матери, которую она выказывала этим щедрым даром,
но и мерное покачивание кресла и ее баюкающий голос. Золт прижимался губами к
ранке на груди, а мать, отводя падавшие ему на лоб волосы, растолковывала
премудрый замысел Божий. Господу, объясняла она, угодно насилие, если к нему
прибегают для защиты добрых и праведных. Это Господь поселил в душе у избранных
жажду крови, дабы они вершили Его суд и не давали праведников в обиду. Полларды
люди благочестивые, и такова уж воля Господа, что Золт должен стать их
защитником. Золт уже давно усвоил эту истину. Мать всегда внушала ее Золту во
время таких вот ночных таинств. Но Золт неизменно слушал ее со вниманием: детям
нравится, когда им по несколько раз рассказывают любимую историю. Сказки, в
которых полным-полно чудес, им не приедаются, а, наоборот, кажутся еще
таинственнее и занимательнее. То же было и с рассказом матери.
В ту ночь, в который раз поведав о замысле Божием, мать объявила, что Золту
пора употребить свой дивный дар и исполнить то, к чему предназначил его
Всевышний. Золт выказывал удивительные способности с трех лет. В том же возрасте
проявились они и у Фрэнка, но тому до брата было далеко. Особенно восхищалась
Розелль его телекинетическими способностями, в первую очередь даром
телекинетического перемещения собственного тела. Розелль быстро смекнула, какую
пользу можно извлечь из этого дара. Отныне они не будут испытывать нужду, ведь
Золт может по ночам переноситься туда, где за семью замками хранятся деньги и
ценности, - в банки, в богатые особняки Беверли-Хиллз. Мало того, ему ничего не
стоит материализоваться в домах, где живут недруги Поллардов, и, пока они спят,
творить суд и расправу. Полларды же благополучно избегнут возмездия: кто сумеет
обнаружить виновного?
- Тут неподалеку живет человек по имени Солфрант, - нашептывала она сыну,
когда тот посасывал кровь из материнской груди. - Он юрист, один из тех шакалов,
что обирают честных людей. Дрянь редкостная, как таких только земля носит. Он
занимался состоянием моего отца, то бишь твоего дедушки, золотко. Утверждал
завещание. Содрал с меня три шкуры, скопидом этакий. Юристы - они все скопидомы.
Нежное воркование так не вязалось со злобой, которую мать вкладывала в свои
слова, но эта несуразица завораживала еще сильнее.
- Я уже который год добиваюсь, чтобы он вернул мне часть денег, которые с
меня стребовал. Нечего меня обдирать. Уж я и к другим юристам обращалась, но они
говорят - ничего, мол, я не переплатила. Известное дело, они друг за друга
горой. Одного поля ягоды. Волчьи ягоды. Потащила я его в суд, да что проку:
судьи-то те же юристы, только в черных балахонах. Глаза бы мои не глядели на
этих сквалыжников. Вон, золотко, сколько лет я покоя не знаю. А Дональд Солфрант
живет себе припеваючи в собственном домище в Монтесито.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136