но все же, несомненно, между ней и моими, между их домом и нашим был ощутимый перепад, и меня он пугал, словно это была непреодолимая пропасть.
– Вам не следует так долго жариться на солнце, Вероника, – говорит мадемуазель Феррюс. – В вашем положении это не рекомендуется.Она не реагирует. Делает вид, что не слышит? Или в самом деле заснула? Это трудно сказать, потому что она лежит ничком на купальном халате, положив голову на руки. День ослепительный, жаркий, солнце палит вовсю. Дети с визгом гоняются друг за другом. Неподалеку орет транзистор – джазовая музыка. Пронзительно кричат чайки. Высоко-высоко в густой синеве застыл кем-то запущенный воздушный змей. Группка, образованная семьей Феррюс, притихла, разморенная зноем. Все, кроме мадемуазель Феррюс, которая, как всегда, начеку. Ее брат (отец Жиля) читает «Монд». На нем полотняные брюки и тенниска.– Кем не рекомендуется?Это спрашивает Жиль. Он растянулся возле своей жены, подставив спину солнцу. Но загорел он все же меньше, чем она.– Что значит кем? Конечно, врачами! Все знают, что длительное пребывание на солнце вызывает ожоги, прилив крови. Это опасно. Особенно для женщины в интересном положении.После этого заявления возникает молчание. Вероника тем временем повернулась на бок.– Я жарюсь на ореховом масле, – говорит она лениво. – Я не сгорю, а только подрумянюсь.Мадемуазель Феррюс пропустила шутку мимо ушей.– Все же советую быть осторожней, – говорит она, Ее взгляд упирается в талию невестки.– Не забывайте о ребенке, – добавляет мадемуазель Феррюс, понизив голос.– Пусть привыкает, – отвечает Вероника. – Он будет солнцепоклонником.– Надеюсь, что нет, – решительно возражает мадемуазель Феррюс и вскидывает на переносицу темные очки.– Отчего же? Как все через двадцать лет.– Через двадцать лет все будут поклоняться солнцу? – с тревогой восклицает мадемуазель Феррюс.– Вероника шутит, – говорит мосье Феррюс сестре. – Ты все понимаешь буквально.– Через двадцать лет! – подхватывает Жанина. – Интересно, где мы будем через двадцать лет?Она садится на песок, потягивается, как после сна.– Как где? Здесь, конечно, – поспешно откликается мадемуазель Феррюс, боясь, что разговор иссякнет.– Ты оптимистка, – говорит Жанина.– А ты думаешь, что я к тому времени уже умру?– Я не это хотела сказать…– А что же?– Я думаю об атомной войне, о китайцах…– О, ты считаешь, что кита…– Который час? – вдруг спохватывается мадам Феррюс. – Должно быть, скоро полдень. Я пойду готовить завтрак.Она складывает свитер, который вяжет, запихивает его в сумку вместе со спицами и клубком шерсти и поднимается. Ее дочь тоже встает и накидывает купальный халат.– Я пойду с тобой, мама.– Они не посмеют развязать войну! – восклицает мадемуазель Феррюс, обращаясь к пляжу, к небу и к морю. – Это был бы конец.– Ты можешь остаться, детка. Все готово. Надо только сунуть жаркое в духовку.– Вы думаете, что Мао на это решится? Вы так думаете? Я – нет! Хотя их и около миллиарда…– Может, и мне пойти?.. – спрашивает Вероника без большого рвения.Но три голоса одновременно прерывают ее. Мадам Феррюс, Жиль и Жанина говорят хором: нет, нет, не надо, пусть остается здесь, пусть отдыхает, ей надо беречь себя.– Я словно футляр с драгоценностью, – усмехается Вероника. – Во мне, значит, будущее рода.– В каждом ребенке, который должен родиться, – мило говорит мосье Феррюс, – заключено будущее рода.Мадемуазель Феррюс на время прерывает дискуссию о международном положении.– Вы уже выбрали? – спрашивает она.– Что выбрала?– Как что? Имя! Пора, пора…– У нас, кажется, есть еще несколько месяцев впереди.– Я придумала несколько имен. Но не уверена, что предложу их вам. Вам, молодым, так трудно угодить. Вам ничего не нравится.– А все-таки?– Что бы вы сказали, – решается наконец мадемуазель Феррюс, преодолевая свое недоверие, – …о Тибальде? По-моему, это чрезвычайно красивое имя для мальчика.– Да, именно для мальчика, – подхватывает Жиль. – Девочке оно куда меньше подходит.– Боже, до чего ты глуп! Что за школьные шутки!– Тибальд как-то отдает средневековьем, – замечает Жанина.– Ну и что же? Во всяком случае, это очень изысканное имя. Одного из наследников французского престола зовут Тибальд.– Вот это довод! – говорит мосье Феррюс. – Но боюсь, что это имя для нас слишком шикарно. А вы что скажете, Вероника?– Я с вами согласна. Явно слишком шикарно.Час спустя за завтраком мадемуазель Феррюс снова пытается отстоять свой приоритет по части имен.– Ну а как бы вы отнеслись к Бертранде?Семья за столом словно окаменела. Наконец Жиль решается:– Боюсь, что это имя трудновато выговорить.– А что, это имя тоже в ходу у членов королевской фамилии? – осторожно осведомляется мосье Феррюс.– Насколько мне известно – нет. Погодите, сейчас вспомню… Девочек зовут Изабелла, Клод.– Скажи, папа, правда, что граф Парижский мог бы сменить де Голля? Я читала в «Пари-матч», что он котируется как дофин.– Маловероятно, детка. Франция вряд ли пошла бы на…Мадемуазель Феррюс воинственно вскидывает голову:– Почему вряд ли? Скажите на милость!..– У тети Мирей культ королевской семьи, – шепчет мосье Феррюс, наклоняясь к снохе, словно доверяя ей тайну.– Ну, насчет культа ты преувеличиваешь! Но нельзя отрицать, что все они воистину порядочные люди. Я уверена, что граф Парижский правил бы страной не хуже любого современного политикана. Что ни говорите, а он все-таки последняя ветвь…– Да будь он хоть деревом, что из того? – перебивает Жиль.– Вероника, вы любите сельдерей? – вдруг спрашивает мадам Феррюс. Ее высказывания, вызванные какими-то смутными ассоциациями, часто бывают неожиданными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62