– Я подумала, что, может быть, сегодня к ужину… Говорят, это очень полезно.Вместо ответа Вероника кивает и глядит на свекровь с несколько усталой и натянутой улыбкой.– Один мальчик на пляже, – говорит Жанина, – уверял меня, что де Голля не переизберут… Его отец – депутат, не знаю, правда, от какого округа, он в оппозиции.– Не переизберут! Смешно слушать! Они…– Что-то вы ведете на пляже больно серьезные разговоры, – замечает Жиль. – Я знаю этого мальчика?– Много они понимают, те, что в оппозиции. Лично я думаю, как тот обозреватель…– Я хочу знать, с кем ты дружишь?– …который писал несколько дней назад в «Блокноте».– Вот еще! Я имею право дружить, с кем захочу, не спрашивая твоего разрешения!– Дети, не ссорьтесь!– …Они просто как пауки в банке, словно во времена недоброй памяти Четвертой республики…– А почему он мне всегда все запрещает? Если бы я его слушалась, я бы жила как монашка.– Вот видите, Вероника, у нас всегда так, – говорит мадам Феррюс. – Не знаю, будет ли Жиль так же строг к своим детям, как к сестре?– Зато я буду снисходительной. Для равновесия.– У нас в классе есть одна девочка из Алжира. Так вот, она рассказала, что ее брат всюду ходит за ней по пятам. Готов запереть ее на замок, чтобы она ни с кем не встречалась. Когда она идет танцевать в Сен-Жермен-де-Пре, он идет вместе с ней и никого к ней не подпускает. Ее зовут Ясмина.– Вот такие нравы мне по душе, – говорит Жиль. – Эти достойные люди заслуживают независимости. Ей столько же лет, сколько тебе?– Она даже на год старше.– В шестнадцать лет приличная девочка не пойдет танцевать в Сен-Жермен-де-Пре.– Послушай, Жиль, – говорит Вероника. – Ты, оказывается, чудовищный ретроград.– В этом вопросе я его полностью поддерживаю, – решительно заявляет мадемуазель Феррюс. – В остальном я редко с ним соглашаюсь. Но тут!.. Боже, теперь царит такая распущенность. Это недопустимо.– О! Ты всегда радуешься, когда угнетают молодых, – говорит Жанина.По летнему распорядку дня у Феррюсов после завтрака все расходятся по своим комнатам отдыхать.– Тебе хочется спать?– Нет. Какие у нас планы на сегодня?Вероника скинула туфли, закурила сигарету и улеглась на кровать. С одной стороны у нее пепельница, с другой – стопка иллюстрированных журналов.– Тебе решать, дорогая. Можно погулять вдоль моря после пяти, если ты не очень устала.– Как вчера?– Доктор велел побольше ходить.Когда Жиль остается наедине с женой, у него появляются интонации и жесты, которых не знают за ним его домашние. Он говорит с Вероникой почти материнским тоном, но без сюсюканья. Он полон заботы о ней. Его движения становятся медленными, плавными, словно Вероника очень хрупкая вещь, с которой надо обращаться необычайно бережно.– И так красиво возвращаться на закате, вспоминаются…– Знаешь, дорогой, ты мне это уже говорил.– Ну да? Я уже стал заговариваться. (Он улыбается.)– Ты мне даже читал эти стихи. В Венеции.– Спорим, что ты не запомнила ни одной строчки?– Постой-постой… Помню! «Гиацинтовый, золотой…» Гиацинт – очень красивое слово.Они улыбаются друг другу. Жиль хочет улечься рядом с ней, но для этого ему надо убрать с постели пачку иллюстрированных журналов. Он кладет журналы на коврик возле кровати, наклоняется и целует Веронику.– А вообще-то, – говорит он задумчиво, – надо повторять одно и то же.– Надо? Зачем?– А затем, что жизнь состоит из вещей, которые повторяются, которые регулярно возникают вновь и в конце концов свиваются в такие… как бы это сказать… жгуты, что ли, связывающие людей. Людей, которые любят друг друга. Мне кажется, то, что называют счастьем, и есть в конечном счете многократный возврат к одному и тому же. Эти вещи знаешь заранее, их ждешь и счастлив оттого, что они повторяются – еще одна нить, связывающая тебя с тем, кого любишь. Это все вещи повседневные, самые обычные: прогулка, закат, стихотворение, шутка, еда какая-нибудь… Ты не согласна?– Нет, конечно, согласна…Кончиками пальцев она водит по щеке мужа. Она разглядывает его, склоненного над ней, с нежным и, пожалуй, недоуменным любопытством.– Ты живешь исключительно чувством, – говорит она раздумчиво, словно вдруг открыла в нем новую черту.– Ты лишь сегодня это заметила?– Нет, я думала так и прежде, но… как тебе сказать… Человека можно узнать по-настоящему, только когда видишь его дома, в кругу семьи, среди своих. За те три дня, что мы здесь, я увидела тебя в новом свете. Тебя нельзя понять до конца, пока не знаешь, каков ты с Жаниной, пока не увидишь вас вместе. Она очень много для тебя значит.– Конечно, это же естественно.Вероника мотает головой.– Совсем не так естественно. Я знаю уйму ребят, которым абсолютно наплевать на своих сестер, их не интересует, с кем они проводят время и кто с ними спит… Ну, Жиль, пожалуйста, не ужасайся таким выражениям, теперь все так говорят. Конечно, твои родители такого не скажут, на то они и родители, но ты-то принадлежишь к другому поколению… Но возвратимся к Жанине; ты с ней безумно строг, все опекаешь ее. Так себя теперь никто не ведет. Возьми, к примеру, хоть Жан-Марка. Ты можешь себе представить, чтобы его заботило, что я делаю, с кем встречаюсь?– Нет, не могу.– А ты с Жаниной в самом деле ведешь себя как турок. И то со времен Мустафы Кемаля турки сильно эволюционировали…Оба тихо смеются. Стены в доме тонкие, и звуки проникают из комнаты в комнату. «Как в нашем пансионе в Венеции, – уже успела отметить Вероника. – За все время нашего свадебного путешествия нам так и не удалось ни разу по-настоящему побыть вдвоем».– Скажи, Жанина ведь симпатичная, правда?– Я ее обожаю!Этот ответ, видимо, не убеждает Жиля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62