Жан-Марк хотел прослыть аристократом. Это была его самая сильная страсть, которой не уступала, пожалуй, только страсть к деньгам. Он прекрасно ладил со своей сестрой, они говорили на одном языке. Я это не сразу подметил. Сперва мне казалось, что это обычная привязанность брата и сестры, но потом я понял – дело не только в этом: их объединяли общие жизненные устремления. Когда Жан-Марк приходил к нам в гости и они болтали друг с другом, я чувствовал себя выключенным из их разговора. Я считал, что это в порядке вещей, что у брата и сестры, точно так же, как у нас с Жаниной, несмотря на разницу возраста, может быть своя территория общения, куда чужим доступа нет. Но их репертуар был не таким ребячливым, как наш, не таким невинным. У них речь шла не о Дональде Даке, а о парижской светской хронике, о Сен-Тропезе, о модных знаменитостях…Я быстро учуял, что Жан-Марк стал относиться ко мне снисходительно. Еще год тому назад он был мил, даже сердечен со мной. Тогда он еще не открыл для себя Истинных Ценностей, теперь он восполнил этот пробел, и я потерял всякий вес в его глазах.– Слушай, цуцик, – сказал он мне как-то раз (улица Сен-Гийом изменила его акцент, интонацию, но не лексику, которая сохранила следы врожденного хамства). – Ну и дерьмо же ваша хата. Ты бы хоть поднатужился и сиганул на ступеньку повыше. Вероника стоит лучшего, ты не считаешь?И он обвел подбородком комнату, в которой мы сидели. Да, Вероника, несомненно, стоила лучшего. Я промолчал.«Сигануть на ступеньку выше» мне удалось только год спустя. Но рождение нашей маленькой дочки временно отодвинуло на задний план все заботы о материальном благополучии и о продвижении по социальной лестнице. В течение полугода наши мысли были сконцентрированы на малютке, и ничего другого для нас не существовало. И я вспоминаю об этом периоде как о самом счастливом в моей жизни.– День ото дня она становится все больше на тебя похожа, – говорит Жанина. – У нее твои глаза.– Правда? Так всегда утешают отцов.– Свистун! – говорит Жан-Марк. – Кончай придуриваться! А что у нее от меня?– Ничего, – торопливо отвечает Жиль. – Абсолютно ничего.– У нее будет мой ум. Сейчас это незаметно, но вы увидите, у нее будет ум ее дяди.– Бедняжечка, – бормочет Жиль, склоняясь над крошечным личиком, утопающим в батисте. – Явилась злая фея и сделала свой роковой подарок.Вытянув руку, он указывает двумя пальцами на прорицателя злой судьбы.– Слышите, что несет этот кретин? – возмущается Жан-Марк. – Во-первых, я не фея…– Дурачки! – смеется Вероника. Она держит малютку на руках. – Пошли, Жанина, будем ее купать!– А меня? – спрашивает Жиль.– Ты хочешь, чтобы мы и тебя выкупали?– Меня вы не возьмете с собой?– В нашей ванной комнате вчетвером не повернешься.И тем не менее все четверо отправляются в ванную. Жиль не может пропустить купание дочки. Каждый вечер он присутствует на этой церемонии. С восторгом и умилением смотрит он, как эта розовая обезьянка гримасничает и плещется в воде.– Увидишь, какая она смешная, – говорит он Жан-Марку. – Настоящий клоун.Мыло и губка девочке явно не нравятся. Она норовит отвернуть головку от этих неприятных предметов и морщится, корча брюзгливо-презрительные гримаски, словно старая маркиза, шокированная нарушением приличия. Зрители хохочут. Жиль с нежностью глядит на Веронику, Жанину и дочку. «Вот три существа, которых я сейчас люблю больше всего на свете», – говорят его глаза. Вероника вновь обрела свою свежесть и красоту, она стала даже более красивой, чем до родов: такая же тоненькая и стройная, как прежде, и в то же время в полном расцвете. И Жанина день ото дня становится все более прелестной. Что до маленькой… «Дочка для него – восьмое чудо света! Он просто обалдел, кроме нее, ничто теперь его не интересует, – часто говорит Вероника с наигранным возмущением. – С тех пор как она появилась, он меня едва замечает». И в самом деле, каждый вечер, вернувшись домой, Жиль, поцеловав жену, первым делом спрашивает о Мари: как она поживает, как провела день, чему научилась, потому что, уверяет он, она на редкость способный ребенок. Он сразу идет к ее кроватке и, если она не спит, играет и разговаривает с ней до той минуты, пока ее не понесут купать. Если девочка, увидев его, улыбается, он от радости приходит в неистовство и горделиво хвастается перед женой своим успехом у дочки.С купаньем покончено, и Жан-Марк, спохватившись, смотрит на часы.– Нам пора подрывать отсюда, – говорит он Жанине, – а то опоздаем.– Вы куда-то собрались? – почти строго спрашивает Жиль.– Точно так, с вашего разрешения.– Что-то, мне кажется, вы часто стали шататься вместе последнее время. А могу ли я полюбопытствовать, куда ты намерен повести Жанину?– Гляди-ка! Твой братеня настоящий шпик. Великий инквизитор. Мы идем в кино.– А после кино?– Отвяжись от них, – говорит Вероника, – они достаточно взрослые, чтобы…– Я не хочу, чтобы ты водил ее в ночные бары Сен-Жермен-де-Пре, – невозмутимо продолжает Жиль. – Она еще не доросла.Жанина смущена, и вместе с тем ее это забавляет. Забавляет потому, что узнает манеру острить своего старшего брата, догадывается, сколько игры и скрытого юмора таится в нарочитой строгости интонаций и в суровом выражении лица. А смущена потому, что давно заметила ироническое отношение Жиля к Жан-Марку. А кроме того, она вообще по натуре застенчива и не хочет быть объектом всеобщего внимания.– Во всяком случае, – продолжает Жиль, – проводи ее до дома, до самого подъезда.– Послушай, милейший, я джентльмен.– А ты бы нацепил значок со словами: «Я – джентльмен». Тогда бы не было никаких сомнений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62