– Да, да, пацаном, лет в двенадцать или в тринадцать. А с тех пор никогда. Я бывал возбужден, весел, все, что угодно, но счастлив – нет!– Пошли. Они уже, наверно, потеряли тер…– Обожди, дай мне договорить. Не пожар! Дай договорить. В двенадцать-тринадцать лет я был на редкость чистым мальчишкой. Этаким волчонком, представляешь? С родителями – они были очень хорошие люди – мы по воскресеньям ездили…– Получите! Сколько с нас?– Да подожди, тебе говорят! – гневно останавливает его Шарль. – Я же не договорил. Так вот, в двенадцать лет я был на редкость чистым мальчишкой. По воскресеньям я со своими родителями…– Ты все это уже говорил. Что ты хочешь сказать?– …мы ездили в деревню на нашу маленькую ферму в Перш.У Шарля слезы на глазах, он сопит, его кадык дергается.– Ладно, ладно. Ты был чистый мальчишка. Ну и что с того?– А то, что я превратился в марионетку.– Прекрасно! Уничижение паче гордости. Время от времени это помогает… Ну, пошли, что ли?– Одну минуточку, Жиль, будь другом. Я должен тебе рассказать о своем первом причастии…– Только не сейчас. Завтра я тебе обещаю все выслушать. Ну, давай… Нет, не сюда, это уборная… Вот выход. Возьми меня под руку.
Я вернулся домой около четырех утра. Вероника спала. Три часа спустя я тихонько встал, не разбудив ее. Увиделись мы только вечером, после очень утомительного для меня дня – мне стоило невероятных усилий хоть кое-как справиться со своей работой. Вероника закатила мне сцену.– Вы что, с ума сошли? Бросили нас и вместо того, чтобы зайти за нами – ведь мы договорились, – надрались как свиньи!– Я не надрался.– Шарль был мертвецки пьян и, кроме того, безобразно вел себя с Арианой.– Браво! Отлично! Наконец-то он взбунтовался.– Ах вот как, ты считаешь, что это отлично? Он приползает домой в четыре утра в дым пьяный, безобра…– Ему бы следовало влепить ей разок-другой, я имею в виду Ариану, чтобы показать, кто хозяин дома, а она пусть знает свое место. Так поступали наши предки, и правильно делали.– Ах вот как! Но я тебе не советую возрождать обычаи старины, потому что со мной, мой милый, этот номер не пройдет, будь уверен!Вероника говорила сухо. Я никогда еще не видел ее такой – лицо оскорбленной богини, жесткий взгляд. Озлобление старило ее. Думаю, она меня действительно ненавидела в эту минуту. Смывшись от наших дам, как озорные мальчишки, и не придя вовремя за ними, мы свершили не просто преступление, а тягчайшее оскорбление их величеств. Эта невинная проделка, которая случалась, я думаю, во все времена и у всех народов со всеми мужьями хотя бы один раз и которой, мне казалось, не следовало придавать никакого значения, объяснив ее мужской солидарностью, вдруг оказалась грубым выпадом, чудовищным, злонамеренным актом. В два часа ночи, обезумев от волнения, я позвонила на всякий случай домой (говорит Вероника), и мне ответила няня, она сказала, что сама беспокоится, не случилось ли чего… Как ты мог забыть, что она ждет нас к часу?– Я рассчитывал, что ты к часу вернешься. Я ведь оставил тебе машину.– Но вы должны были за нами зайти! Друзья Арианы вскоре ушли. Хорошо мы выглядели одни в этом гадюшнике.– А что, наверно, неплохо. Ведь ты обожаешь атмосферу клуба.– Две женщины без мужчин!– А, брось! Вы вполне в состоянии постоять за себя.– Кинуть нас на произвол судьбы! Это так грубо. Я просто слов не нахожу.– Вас не приглашали танцевать?– Мы там ни с кем не знакомы.– Словно это помеха! А спекулянты наркотиками что зевали? Вам надо было позвонить этому Алексу, он тут же прибежал бы.– Ты не ошибся. Пожалуй, он и в самом деле прибежал бы.– И ты встретила бы его с распростертыми объятиями, не сомневаюсь.Эти слова были явно лишними. Во всех ссорах всегда говоришь что-то лишнее, именно поэтому они так опасны. Я постарался, как всегда, когда мы ссорились, благоразумно свернуть на юмор, но на этот раз Вероника не поддалась; а последнее замечание насчет Алекса оказалось непоправимым. Мы вдруг замолчали – ее парализовал, я думаю, гнев, а меня – леденящий ужас. Я представил себе, что могло бы произойти, если бы Вероника позвонила этому типу или если бы случай привел его в тот вечер в это заведение. Они танцевали бы под ободряющим взглядом Арианы. Я не видел этого Алекса, но я представил себе его таким, каким обычно изображают подобных персонажей в кино или в комиксах: виски, челюсть, неотразимая улыбка, волчий взгляд, уверенность профессионального соблазнителя… Вероника была бы счастлива этому отвлечению. Она кокетлива, любит, чтобы за ней ухаживали, чтобы ее находили обольстительной. Так и вижу их вместе. Я создаю сценарий, перед моим внутренним взором прокручивается целая кинолента, и каждый ее кадр старательно выбран, чтобы терзать меня ревностью. Они танцуют. Он крупный специалист по современному танцу. Потом он провожает ее на место. Угощает шампанским. Появляется бутылка «Дом Периньон» (я знаю от Шарля, что это одна из лучших марок). Завязывается игривый разговор, легкий и полный забавных ассоциаций, одним словом, разговор в стиле, присущем этим людям, которые слова в простоте не скажут. А это-то и нравится Веронике. И, быть может, не без влияния «клубной атмосферы» ее как-то волнует этот тип, про которого известно, что он обожает женщин и знает, как с ними обходиться. Прокручивание внутреннего фильма продолжается. (Я готов кричать.) Вот Вероника с ним вместе выходит на улицу, получив благословение Арианы, счастливой тем, что сыграла со мной такую злую шутку. Вероника соглашается зайти к нему выпить еще рюмочку. И вот она в его объятиях. Она запрокидывает голову. Я чувствую, что сейчас закричу, но в горле у меня пересохло, и я не в силах издать ни звука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62