Тем более, что там было не так уж много нового для меня. Единственное, что привлекло мое внимание, это афиша над входной дверью. Это был большой плакат из плотного холста с портретом Лорки, – тем же самым, что и в газете – где он в темном пиджаке и галстуке-бабочке. На всех его фотографиях, какие я видел, каждый раз мне чего-то не доставало, а чего именно, я и сам не понимал. Возможно, это объяснялось тем, что фотографии запечатлели моменты его жизни, которой я не знал, когда он благополучен и знаменит. Но сейчас, глядя на холст, который слегка колебался на слабом ветру, я понял, чего не хватало. Шрама на виске. Понятно, что никакая фотография и, значит, никакой рисунок, сделанный с этих фотографий, не могли его воспроизвести, но понятно также и то, что я, видевший Лорку только со шрамом на виске, ощущал какую-то незавершенность. Я мысленно добавил эту деталь и улыбнулся, даже как-то успокоился, словно увидел доброе предзнаменование. И пока я шел по вестибюлю, все сильнее веря в успех своего предприятия, я подумал про себя, что надо будет рассказать об этом эпизоде иностранному профессору…Помещение, выделенное мэрией для празднования «Недели», было небольшое, но хорошо обустроенное. Для каждого мероприятия был отведен отдельный зал, самый большой из которых предназначался для театральных постановок, где были подмостки, немного приподнятые над полом, и стояли ряды стульев для зрителей. В остальных залах располагались выставки и проходили выступления и «круглые столы». Кроме того, прямо в центре одного из залов было свободное пространство, где в этот момент несколько официантов устанавливали длинный стол, накрывали его белой скатертью нескончаемой длины и расставляли бутылки, раскладывали бумажные салфетки и ставили пластиковые тарелки и стаканы. Я обрадовался, увидев, что кроме немногочисленных посетителей единственной открытой выставки, народу почти не было. Это еще более укрепило поселившуюся во мне уверенность. Я чувствовал себя, как дома, или как в баре моего квартала, и никогда не был так уверен в себе с тех пор, как решился обнародовать мою тайну, разгуливая по залам с таким видом, будто все это отчасти и мое тоже.Я заглянул в приоткрытую дверь зала, где должно было состояться выступление. Там было темно и пусто, только рабочие заканчивали монтировать маленькую сцену в свете двух прожекторов. Тут же появился бригадир с весьма неприветливым лицом и сказал мне, что нечего здесь слоняться и вынюхивать. Я избытком воспитания не страдаю, но, поскольку я пребывал в приподнятом настроении от всего происходящего, вступать в пререкания не стал. Я отправился в выставочный зал, а бригадир снова сел на стул и стал читать спортивную газету; я несколько раз обошел витрины, разглядывая фотографии, большинство из которых были мне известны, и разные предметы, о которых я знал по книгам. Я не слишком сосредотачивался на том, что видел – просто надо было убить время до начала выступления.Когда через некоторое время я снова подошел к залу, дверь была закрыта, а перед ней толпилось приличное количество слушателей, в большинстве своем, бородатых парней и девушек с распущенными волосами, которые безостановочно курили. На секунду я опять почувствовал нервное напряжение. Я-то думал, что людей, которые придут слушать лекцию, будет немного, и, что ни говори, я бы так и предпочел. Я стал твердить себе, что это называется впадать в детство, и кое-как успокоился, но все-таки не совсем, поскольку очередь желающих войти росла с каждой секундой. Опасаясь, что я вообще останусь за дверью, я решил присоединиться к какой-нибудь группе. Когда дверь, наконец, открыли, публика спокойно потекла в зал: те, кто пришел не один, переговаривались со своими знакомыми, а одиночки неторопливо выбирали себе более или менее уединенные места. Я чуть ни бегом бросился к первому ряду. Когда я до него добрался, то почувствовал, что толпа у входа и нервозность меня слишком взбудоражили. Я тяжело дышал, на лбу выступила испарина. Не успел я успокоиться, как снова появился хмурый бригадир. Первые ряды забронированы, сказал он, так что мне следует пересесть. Я пошел в конец зала, меня била дрожь. Бригадир не уточнил, сколько именно рядов забронировано, и я потихоньку дошел до конца зала. Единственное, чего я хотел, это сесть где-нибудь так, чтобы бригадир, державшийся решительно и высокомерно, снова не заставил меня вставать. Когда я, наконец, устроился в кресле, то с трудом переводил дух. На какой-то момент, пока я шел на виду у всего зала, у меня возникло ужасное ощущение, что это именно мне придется выступать перед публикой, и уже тогда почувствовал, что лицо и шея у меня покраснели. Я проклинал бригадира. По его вине все началось из рук вон плохо. Всего минуту назад я был спокоен и доволен, был уверен в том, что имею полное право на место в первом ряду. Теперь же я оказался слишком далеко, чтобы разглядеть все до мелочей, да еще чувствовал себя паршиво, потому что нормальное дыхание никак не восстанавливалось. Как бы то ни было, а лицо у меня горело, когда из боковой двери появились четверо и поднялись на сцену. Зарубежный ученый был среди них. Более непохожим на того, каким я себе его представлял, он быть не мог, и, тем не менее, я ни минуты не сомневался, что это именно он. Первое, что бросалось в глаза, это его огромный рост и внушительные размеры. Его тщательно уложенные волосы были седы, но он был сравнительно молод – немногим больше сорока. Профессор носил большие очки в роговой оправе, под стать его габаритам, а светлый костюм сидел на нем с небрежной элегантностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34