На перепуганную Надьку нацепили килограмм золота и пышную, многоярусную фату. Были восточные песни и пляски, длинные и витиеватые тосты, а когда Вику и Надьку застукали в женском туалете с сигаретами в зубах, разразился скандал, который с усилием потушил жених. Вика приехала к Надьке на следующий день – помогать разбирать подарки. Поразило несчетное количество перламутровых сервизов с аляповатыми пастушками, шелковых пестрых покрывал и браслетов из дутого красноватого золота. Среди всего этого богатства ходила Надька в гэдээровском розовом пеньюаре с жестким многослойным кружевом и попыхивала сигареткой.
– Ничего, – говорила уверенно Надька. – Я им еще объясню, где раки зимуют. Еще попросят сальца с черным хлебушком.
Ага, как же, попросили. Через год, сдав сервизы с пастушками в комиссионку, Надька укатила в Израиль со всей обширной мужниной родней. Там она прошла специальный обряд и стала вполне себе правоверной иудейкой. Теперь Надька покрывала голову маленькой шапочкой, похожей на чалму, перестала носить брюки и научилась готовить лагман, фаршированного карпа и плов. К тому времени у нее уже было трое сыновей.
А обиделась Вика на Надьку вот за что. Тогда, в начале девяностых, когда в Москве были абсолютно стерильные прилавки, Вике до мурашек захотелось плетеный золотой браслетик и цепочку – их она увидела у одной своей знакомой, которая привезла все это как раз из Израиля. Стоило все это великолепие 150 долларов. Вика подробно описала Надьке изделие и даже пыталась его нарисовать, получилось, правда, плоховато. И отправила Надьке 150 долларов – огромные по тем временам деньги. В ответ Надька прислала одну цепочку – тоненькую, хлипкую, совсем непохожую на Викину светлую мечту. От разочарования Вика расплакалась и набрала Надькин номер. Надька долго заверяла Вику, что цепочка шикарная и что стоит она гораздо дороже. И что выторговала она ее за эти смешные деньги с большим трудом и исключительно по блату – хозяин ювелирной лавки был двоюродный брат Надькиного мужа. И еще она убеждала Вику, что той сказочно повезло.
– Врешь ты все, – выкрикнула Вика, – просто ты стала такая же, как они!
– Кто «они», – тихо и медленно спросила Надька.
Вика уточнять не стала, но добавила, что Надька не подруга, а аферистка. Надька ответила, что Вика – завистливая сволочь и антисемитка и что знать она ее больше не желает. В общем, разругались они тогда смертельно и на всю жизнь.
Потом, как водится, для себя Вика пыталась Надьку оправдать – а вдруг она тут ни при чем и аферист скорее всего тот двоюродный брат. С антисемиткой она еще как-то смирилась, хотя это была явная неправда, но когда вспоминала про «завистливую сволочь», обида снова туго сдавливала горло. А теперь, в свете событий, все это казалось бредом и чепухой, и ближе Надьки за все эти годы подружки у Вики не было.
Вика сварила трехлитровую кастрюлю борща – Ксюня борщ обожала и могла его есть три раза в день – утром, запивая кофе, днем – компотом, а вечером – чаем. Потом она постирала занавески и стала готовить для Ксюни речь о ее дальнейшем будущем и необходимости высшего образования. Вечером появилась Ксюня – в джинсах на два размера меньше собственного, с голым животом и в ботинках-тракторах. При виде Ксюни, такой худющей и беззащитной, у Вики сжалось сердце, и в горле застрял предательский ком. Ксюня ничего этого не заметила, смолотила две тарелки борща и собралась отправиться спать. Но Вика ее притормозила и начала свою пламенную речь. Ксюня слушала невнимательно, откровенно зевала и накручивала на указательный палец колечки волос. Когда Вика замолчала и глубоко вздохнула, Ксюня вежливо осведомилась:
– Это все? – И добавила: – Зря ты, мам, столько энергии потратила.
– В каком это смысле «зря»? – испугалась Вика.
Ксюня беспечно добавила:
– Институт я вообще-то уже практически бросила, и еще, кстати, я выхожу замуж.
Вика опустилась в кресло, и комната поплыла перед глазами. А Ксюня еще что-то вещала про какие-то три месяца.
– Три месяца до чего? – не поняла Вика.
– Не до чего, а чего, – объяснила Ксюня. – Срок у меня три месяца.
– Какой срок? – тупо спросила Вика.
– Тот самый, – ответила Ксюня. И еще добавила: – Да ты, мам, не волнуйся, у нас любовь, и жениха зовут Иржи, он чех, и этого ребенка мы очень даже вместе хотим, и жениться Иржи не отказывается. А жить скорее всего уедем в Прагу. Здорово, да, мам? – радовалась Ксюня. – Прага такая классная – Влтава, Карлов мост, Пражский град, Староместская площадь, куранты Микулаша из Кадани, кнедлики, ну, чего еще там?
– Кнедлики, – эхом отозвалась Вика и замерла, уставившись в одну точку.
– А с Иржи я тебя познакомлю завтра, хочешь?
Вика, как болванчик, кивнула головой. Ксюня посоветовала ей не расстраиваться, клюнула ее в щеку и ушла спать.
К часу ночи Вика стала приходить в себя. Ну, в общем, складывается все совсем неплохо. А даже если задуматься, то очень хорошо. Ксюня не останется одна – у нее теперь есть почти муж. А скоро будет еще и малыш – она закрутится, завертится, и у нее совсем не останется времени, чтобы тосковать и страдать. К тому же, если она уедет в Прагу… А институт? Ну и черт с ним, с институтом. Да и что это за профессия для женщины – инженер-гидростроитель? А все могло быть гораздо хуже – Вика вспомнила про диджея в ночном клубе. Она почти успокоилась и даже стала засыпать, но тут представила Ксюниного ребенка – пухлого, розовощекого, теплого, описанного до ушей, которого она может и вовсе не увидеть и не взять на руки, – и она заплакала горько и безудержно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16