Кыпчак Мелик сидел под балдахином, ел-пил, развлекался с девицами. Внизу сидели его люди. Турала с вытянутыми руками, простертыми ногами положили у входа, накрыли епанчой. Каждый входивший и выходивший топтал его. Входящий топтал, выходящий топтал.
Турал, сжав зубы, терпел, ни стона не издавал, ни звука не испускал. Кыпчак Мелик, выпив вино до дна, бросил пиалой в Турала. Он совсем опьянел, глаза его стали красными, как чаши с кровью.
Кыпчак Мелик, обратившись к своим, сказал:
— Знаете, что надо сделать Газану? Приведите сюда ко мне жену его Бурлу-хатун!
Услышав эти слова, Турал зашевелился. Один из охранников стегнул его кнутом по лицу, по глазам.
Бурла-хатун вместе с сорока стройными девами сидела в темнице. В слезах была Бурла-хатун:
— Где ты, Газан, где ты, Турал? Неужто вы не знаете, что с нами сталось? Где вы?
Вошел стражник:
— Эй, кто из вас жена Газан-бека?
Наступила тишина. Бурла-хатун тревожно взглядывала то на стражника, то на девушек. Одна из девушек сказала:
— Я!
И в ту же минуту другая подхватила:
— Я!
Со всех сторон звенел хор сорока девичьих голосов:
— Я!
Стражник изумился. А девушки повторяли все звонче:
— Я! Я! Я!…
Их крики заполнили темницу. Стражник заткнул уши и выскочил вон.
Кыпчак Мелик, сидя под балдахином, выслушал стражника и нехорошо рассмеялся.
— Тогда мы вот что придумаем, — сказал он. — Подведите-ка сюда сына Газана.
Турала подняли с земли и поставили перед Кыпчак Меликом.
Кыпчак Мелик, устремив свои глаза без ресниц прямо в его ясные глаза, молвил:
— Сын Газана Турал, слушай и запоминай! Я вздерну тебя на крюк, а потом, отделив кусок за куском твое белое мясо, прикажу приготовить черное жаркое. Жаркое поставлю перед сорока девами. Кто поест — не родня тебе, кто не тронет — та твоя мать. Приведу ее сюда, своей наложницей сделаю.
Турал заерзал, державшие его с четырех сторон еще сильнее стянули веревки, парень весь облился алой кровью. Кыпчак Мелик продолжал:
— Но и оставить тебя в живых я могу. Брошу тебя в темницу, а ты уговори мать: пусть не скрывается, выйдет. Так и быть, не возьму ее в наложницы. Пусть разносит нам вино в наших золотых пиалах!
Турал сказал:
— Хорошо, сажай меня в темницу.
Турала подвели к темнице, втолкнули в застенок. Бурла-хатун, увидев своего залитого кровью сына, хотела закричать, но Турал быстро отвернулся и, глядя на другую, сказал:
— Смотри, мать, не выдай себя!
Бурла-хатун смешалась с девушками.
Турал начал говорить. Говоря, он обращался ко всем девушкам, и нельзя было разобрать, кому он говорит. Бурла-хатун и остальные сорок слушали его в слезах и смятении. Турал говорил:
— Мама, мама, знаешь ли ты, что готовится? Враги наши говорят нехорошее. Посадите, говорят, Турала на кол, из его белого мяса сготовьте черное жаркое, отнесите еду сорока женщинам. Кто не станет есть, знайте: это Бурлахатун, и ведите ее сюда!
Бурла-хатун в ужасе закричала, но тут же закричали и остальные. Закричали, заплакали.
Турал, по-прежнему обращаясь к ним, продолжал:
— Не плачь, мама! Я сказал тебе это, чтобы ты ненароком не выдала себя. Берегись, матушка! Не подходи ко мне, не плачь надо мной. Пусть режут меня. Если другие по куску съедят, ты два съешь, только б не уронила ты чести отца моего, Газана!
Бурла-хатун и сорок дев зарыдали, запричитали, стали царапать лица, разодрали щеки, изорвали свои черные волосы. Бурла-хатун заговорила:
— Сынок, сынок! — сказала она, и тут же девушки повторили, стеная: Сынок, сынок!
Все сорок причитали над Туралом, каждая повторяла свое, и всякий раз люди Кыпчак Мелика считали ту, что говорила, Бурлой-хатун. И Бурла-хатун смогла поплакать среди общего плача.
Сорок женщин рыдали по Туралу, словно было у него сорок матерей. Сорок подхватывали причитания единственной. И все они ласкали Турала, и среди них — Бурла-хатун:
— Сынок, сынок, мой сынок,
Остов моего дома, опора моего жилища, сынок,
Цветок дочери моей — невесты, сынок,
Девять месяцев я тебя во чреве носила,
Через девять месяцев на свет породила,
С пеленок к груди своей прижимала,
С колыбели к солнцу на руках своих поднимала…
Турал сказал, обращаясь ко всем сорока:
— Матушка моя! Что ты плачешь, что горюешь? Что терзаешь душу мою? Зачем напоминаешь мне минувшие дни? Ох, мама, мама! Разве от арабских коней не родится жеребенок? Разве от красных верблюдов не родится верблюжонок? Разве от белых баранов не родится ягненок? Будь здорова, мать моя, да будет здоров мой отец! И разве у вас не родится сын, подобный мне?
Женщины снова зарыдали.
Турал обратился к врагам:
— Я в последний раз увидел лик матери моей, и в сердце у меня не осталось тоски. Теперь ведите меня, вешайте на крюк.
Они ничего не поняли.
— А кто из них твоя мать? — спросили они.
Турал отвечал:
— Любая!
Газан скакал во весь опор.
Поодаль от него, в том же направлении скакал Гараджа Чабан.
На вершине Высокой горы пылали два костра. Где-то далеко-далеко, на вершине другой горы, тоже загорелись два костра: и туда достигла весть с Высокой горы.
Газан скакал…
Близ лагеря Кыпчак Мелика росло могучее ветвистое дерево. Палач перекинул веревку через толстый сук, стянул крепким узлом.
Другой палач подтащил связанного по рукам и ногам Турала к виселице.
Турал молвил:
— Пока не замер мой последний вздох, принесите мою кобзу, я сыграю.
Кыпчак Мелик позволил, и принесли кобзу. Турал взял кобзу, поцеловал, приложил к глазам, прижал к груди, заиграл, запел:
— Жаль мне коня, ржущего, что остался с пустым седлом!
Жаль мне отца и мать, стонущих, приговаривая: «Сынок, сынок!»
Жаль мне Гюнель, плачущую о брате и о возлюбленном!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29