Еду эту дважды в день подносил к дверям ее комнаты сам
Лютер Уотелей, поскольку слуг в доме не держали с тех самых пор, когда мать
Эбнера вышла замуж, а сама тетя Сари вернулась - заметно растерянная и даже
расстроенная - из поездки к какой-то своей дальней родне, проживавшей в
Иннсмауте.
Эбнер сложил письмо и сунул его в конверт, решив поразмышлять над его
содержанием позднее. Сейчас же ему надо было позаботиться о своем ночлеге.
Он вышел наружу, принес в дом два остававшихся в машине чемодана, прошел с
ними в кухню, после чего взял лампу и принялся бродить с нею по дому. В
старомодную гостиную, которую открывали только к приезду или приходу гостей
- а в Данвиче Уотелеев приглашали одни лишь Уотелей, - он даже не заглянул
и направился прямо в спальню деда. Ему казалось вполне естественным, что он
займет кровать старика, поскольку теперь именно он, а не Лютер Уотелей, был
здесь полноправным хозяином.
Большая двуспальная кровать была укрыта пожелтевшими номерами {"Эркхам
Эдвертайзера"}, призванными уберечь от мошкары прекрасную ткань покрывала,
украшенного вышитыми сюжетами на рыцарские темы и также являвшегося ныне
частью законного наследства. Поставив лампу на тумбочку и убрав газеты и
покрывало, он увидел, что постель застлана чистым бельем - по-видимому,
одна из двоюродных сестер деда позаботилась об этом после похорон, явно
готовясь к предстоящему приезду Эбнера.
Он перенес чемоданы в спальню, окна которой выходили на реку, хотя
частично их загораживала мельничная пристройка. Распахнув одно из окон,
прикрытое в нижней своей половине шторой, он присел на край кровати и
принялся размышлять над теми обстоятельствами, которые после стольких лет
блужданий по свету вновь привели его в Данвич.
К тому же он порядком устал за этот день - дорога из Бостона оказалась
довольно утомительной, а контраст между большим городом и уединением
сельской местности угнетал и раздражал его. Более того, он смутно
чувствовал слабые, почти неосязаемые признаки какой-то тревоги. Если бы
Эбнер так не нуждался в средствах для продолжения своих зарубежных научных
изысканий, связанных с исследованием древних цивилизаций южной части Тихого
океана, он вообще бы едва ли приехал сюда. И все же семейные узы
существовали, как бы ни пытался он их отрицать: вечно угрюмый и строгий,
старый Лютер Уотелей по-прежнему оставался отцом его матери, и именно
сейчас внук должен был следовать голосу их общей крови.
Из окна спальни казалось, что Круглая гора находится совсем близко, и
сейчас он ощущал ее присутствие так же отчетливо, как и тогда, в далеком
детстве, когда засыпал в комнате наверху. Деревья словно давили своими
буйными кронами на дом, а с одного из них в потемневший от сгустившихся
сумерек спокойный летний воздух неожиданно прорвалось глухое, похожее на
звуки колокола уханье совы. Несколько минут он, странно очарованный
показавшимся ему привлекательным голосом птицы, лежал. В мозгу вертелись
тысячи мыслей, теснились мириады воспоминаний. Он снова увидел себя
маленьким мальчиком, которому всегда было чуточку страшно играть в этих
наполненных смутными предчувствиями местах, куда так приятно приезжать, но
покидать которые несоизмеримо приятней.
Внезапно он поймал себя на мысли, что непозволительно вот так просто
лежать, какой бы расслабляющей ни казалась окружавшая его обстановка.
Прежде чем покинуть эти места, ему предстояло сделать массу дел, и он
попросту не мог позволить себе ни часа праздного времяпрепровождения: надо
было приступать к исполнению возложенных на него весьма туманных, но все же
непреложных обязательств, а потому он поднялся с кровати, взял лампу и
принялся обследовать внутреннее убранство дома.
Из спальни Эбнер направился в столовую, которая располагалась возле
кухни и представляла собой комнату, обставленную жесткой, неудобной, также
изготовленной вручную мебелью, а оттуда прошел в небольшую гостиную, своей
меблировкой и общим убранством скорее напоминавшую интерьер не столько
девятнадцатого, сколько восемнадцатого века. Судя по отсутствию пыли на
предметах, Эбнер предположил, что двери в эту комнату закрывались намного
плотнее, чем во все остальные помещения дома. Потом по открытой лестнице
поднялся на верхний этаж и стал переходить из спальни в спальню - все они
были основательно запыленные, с поблекшими занавесками, и всем своим видом
красноречиво указывали на то, что на протяжении последних лет в них никто
не жил.
Наконец он вышел в коридор, в конце которого располагалась та самая
запертая комната, убежище - а может, тюрьма? - тетушки Сари, по-прежнему не
представляя себе, что могло за ней скрываться. Подчиняясь какому-то
навязчивому импульсу, он прошел прямо к ее двери и, непонятно к чему
прислушиваясь, остановился. Изнутри, естественно, не доносилось ни шороха,
ни звука, ни малейшего поскрипывания - абсолютно ничего, - а он все
продолжал стоять перед дверью, объятый воспоминаниями о прошлом, и словно
все еще находясь во власти того нелепого запрета, который много лет назад
был наложен его дедом.
Однако теперь Эбнер уже не видел никакого смысла следовать
распоряжениями старика, а потому, вынув из кармана массивную связку, он
терпеливо перепробовал несколько ключей, пока не нашел нужный. Повернув
ключ в замке, он толкнул дверь - чуть протестующе скрипнув, та отошла в
сторону, и он поднял лампу повыше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18