Но понемногу обуревавшее меня чувство страха вытеснялось все
возрастающим любопытством.. О том, что именно потребовалось Кроуфорду
Тиллингасту от меня на сей раз, я мог только догадываться но то, что он
обладал великой тайной, которой жаждал поделиться, не вызывало у меня ни
малейших сомнений. Еще тогда, когда я воспротивился его желанию прорваться в
неизвестное, я почти разделял его веру, а сейчас, когда он почти наверняка
добился успеха, я готов был последовать за ним куда угодно. Страшную цену
этой победы над собой мне еще предстояло осознать. А сейчас я безмолвно
двигался по неосвещенным пустынным комнатам туда, куда ведо меня неяркое
желтое пламя свечи, нетвердо сжимаемой дрожащей рукой этой пародии на
человека. Электричество было отключено по всему дому, а когда я спросил
почему, Кроуфорд ответил, что так и должно быть.
- Но это уж слишком... Я никогда не осмелюсь... различил я среди
сплошного потока, невнятных фраз, что мой друг бормотал себе под нос. Это
весьма встревожило меня, ибо ранее за ним никогда не водилось привычки
разговаривать с самим собой. Мы вошли в лабораторию, и я снова увидел эту
отвратительную электрическую машину, стоявшую у стола и излучавшую жуткий
фиолетовый свет. Она была подключена к мощной химической батарее, но,
по-видимому, была обесточена, ибо в данный момент она не вздрагивала и не
издавала устрашающих звуков, как это мне случалось наблюдать раньше. В ответ
на мои расспросы Тиллингаст пробубнил, что свечение, исходящее от машины, не
имеет электрической природы.
Он усадил меня слева от нее и повернул выключатель, расположенный под
рядом стеклянных ламп. Послышались привычные звуки, сначала напоминающие
плевки, затем переходящие в жалобный вой и завершающиеся постепенно сходящим
на нет жужжанием. Одновременно свечение то усиливалось, то ослабевало, и
наконец приобрело какой-то бледный, тревожащий цвет или, точнее, палитру
цветов, которую я не мог не то чтобы определить, а даже представить себе.
Тиллингаст, который внимательно наблюдал за мною, усмехнулся, увидев мою
озадаченную гримасу. "
- Хочешь знать, что это такое? прошептал он. Это ультрафиолет.
Я изумленно выпучил глаза, а он, не переставая ухмыляться, продолжал:
Ты считал, что ультрафиолетовые лучи не воспринимаются зрением и был
абсолютно прав. Но сейчас ты можешь наблюдать их, как и многое другое, ранее
недоступное человеческому взору. Я объясню. Волны, вырабатываемые машиной,
пробуждают в нас тысячи спящих чувств чувств, унаследованных нами за период,
протяженный от первых до последних шагов эволюции, от состояния свободных
электронов - до синтеза человека органического. Я лицезрел истину и теперь
хочу открыть ее тебе. Хочешь посмотреть, как она выглядит? Я покажу тебе,
Тиллингаст сел, задув свечу, прямо напротив меня и тяжелым взором посмотрел
мне в глаза. Органы чувств, которые у тебя имеются, и прежде всего слух,
уловят множество новых, доселе неизвестных ощущений. Затем появятся другие.
Ты когда-нибудь слышал о шишковидном теле¹? Мне становится
смешно, когда я думаю об этом жалком эндокринологе, об этом запутавшемся
вконец человечишке,
этом выскочке Фрейде. Тело это есть величайший орган из всех, которые
только имеются у человека, и открыл это я. Подобно глазам, оно передает
зрительную информацию непосредственно в мозг. Если ты нормален, ты получаешь
эту информацию в полной мере... естественно, я имею ввиду образы из глубин
мироздания.
Я окинул взором огромную, с наклонной южной стеной мансарду, залитую
тусклыми лучами, недоступными обычному глазу. Дальние ее углы были
по-прежнему темны, и все помещение казалось погруженным в нереальную дымку,
скрывавшую его действительную природу и влекшую воображение в мир фантомов и
иллюзий. Тиллингаст замолчал. Мне представилось, что я нахожусь в некоем
огромном и экзотичном храме давно умерших богов, некоем сплетенном из тумана
строении с неисчислимыми колоннами черного камня, взлетающими от основания
влажных плит к облачным высотам, что простираются за пределами моего
видения. Картина эта некоторое время сохраняла отчетливость, но постепенно
перешла в жуткое ощущение полного, абсолютного одиночества посреди
бесконечного, невидимого и беззвучного пространства. Казалось, меня окружает
одна пустота и больше ничего. Я почувствовал, как на меня наваливается ужас,
какого я не испытывал с самого детства. Он-то и заставил меня вытащить из
кармана револьвер с тех пор, как я подвергся нападению в Ист Провиденс, я
регулярно ношу его с собой с наступлением темноты. Затем откуда-то из
бесконечно удаленных в пространстве и времени областей до меня начал
доноситься какой-то звук. Он был едва уловимым, слегка вибрирующим и, вне
всякого сомнения, музыкальным, но в то же время в нем был оттенок какой-то
исступленной дикости, заставивший все мое естество испытать нечто, похожее
на медленную, изощренную пытку. Затем раздался звук, напоминающий царапание
по шероховатому стеклу. Одновременно потянуло чем-то вроде сквозняка,
казалось, исходившего из того же источника, что и звук. В то время как,
затаив дыхание, я напряженно вслушивался, звук и поток воздуха усиливались,
и внезапно я увидал себя привязанным к рельсам на пути быстро мчащегося
поезда. Но стоило мне заговорить с Тиллингастом, как видение это мгновенно
прекратилось.
1 2 3 4