Красноармейцы вынули из походных сумок кружки, сухари и холщовые мешочки с редкостным в то время сахаром.
Обжигаясь, все с наслаждением пили кипяток. После курили, сушили перед огнем промокшую обувь и одежду.
Говорили мало и тихо. Только потрескивали костры: жаркий огонь неистово поглощал хворост.
— Не напасешься, — проворчал один из бойцов, подбрасывая в огонь сухие смолистые ветви.
— А ты пойди подале, в чащу, — посоветовал ему другой, — там целые деревца повалены. Вот и тащи сюда…
Боец пошел за топливом. Шагах в двадцати от привала, у ствола старой ольхи, он заметил маленького снежного человека. Это было так неожиданно, что красноармеец громко рассмеялся:
— Лумимиези?!
Он вспомнил, как в детстве с ребятишками лепил снеговиков. Весело было! Но кто здесь, в глуши, в такое время будет играть? Или, быть может, это заснеженный пенек, напоминающий фигурку человечка?
Заинтересовавшись, красноармеец подошел поближе — и ахнул. Снежный человечек дышал. Из его полуоткрытого рта шел еле заметный пар. Глаза были закрыты. Маленький человек крепко спал, посапывая носом.
Это был настоящий, живой мальчик, обмотанный всевозможным женским тряпьем с головы до ног. Недавний буран укутал его поверх лохмотьев пушистым снежным покровом.
Красноармеец кликнул товарищей. Они раздели мальчика, положили на шинель и принялись энергично растирать.
Фельдшер влил ему в рот немного разбавленного спирта.
Мальчик глотнул, закашлялся и пришел в себя.
— Муамо… мама… — позвал мальчик.
— Где она?
— Здесь была, — указал он рядом с собой.
Бойцы живо раскопали небольшой снежный холмик возле того места, где нашли мальчика. Под снегом лежала его мать.
— Муамо, ноузе… мама, вставай, — потянул ее за руку мальчик. Но рука матери была холодна, как лед, а лицо с заострившимися чертами казалось высеченным из камня.
Тут же в снегу бойцы вырыли могилу и положили в нее мать.
— Ей все было холодно… — всхлипывал мальчик.
— Не плачь, теперь ей будет тепло, — сказал командир. Фельдшер намазал мальчику лицо каким-то жиром и сунул ему в руку сухарь и кусок сахару.
— Как тебя зовут? — приступили к нему с расспросами бойцы.
— Онни.
— Как твоя фамилия?
— Не знаю…
— Пусть называется Лумимиези, — предложил боец, нашедший Онни. — Лумимиези — снежный человек.
— Пусть, — согласились все.
— Из какой ты деревни?
— Камень-озера.
— Куда вы шли с матерью ночью?
— Мы убегли в лес от лахтарей.
— Почему?
— Они били мою маму… Все приставали к ней: скажи да скажи, куда ушли отец и брат.
— Ну, а она что?
— Плакала, а не сказала…
— А где же отец?
— За сухарями пошел…
— А брат?
— Он еще раньше ушел к красным. Я знал и тоже не сказал… — гордо заявил Онни.
— Молодец!
— Домой хочу, к отцу, — сказал Онни.
— Ладно, свезем тебя домой, — успокоили его бойцы.
— А хлеба дадите?
— Дадим.
— И сахару дадите?
— И сахару, — обещали бойцы.
В восемь лет Онни первый раз в жизни отведал сахар. До этого самым роскошным и сладким блюдом Онни считал «няйвед» — пареную репу.
По приказу командира найденыша завернули в теплый полушубок и пристроили на санях рядом с пулеметом.
Привал был окончен. На снегу остались черные прогалины от костров и следы множества человеческих ног.
Красноармейцы двинулись на Камень-озеро.
Разведка сообщила, что в Камень-озере расположился значительный отряд белофиннов.
Их дозорные заметили красных.
Сквозь чащу деревьев можно было видеть, как забегали лахтари.
Они хватали лыжи, стоящие рядами у стен и изгородей. Догоняя друг друга и равняясь, черной лавиной неслись они на красноармейцев, окопавшихся в снегу. Завязался бой.
К вечеру красноармейцам удалось взять деревню. Уцелевшие белофинны стремительно бежали к границе, бросив свои запасы снаряжения, продовольствия и весь обоз.
Окна в домах были выбиты. Двери сорваны с петель.
На месте дома Онни чернели обгоревшие бревна. Проломленная русская печь зияла своим вывороченным нутром. Ветер намел в угол на шестке сугробик снегу.
Бархатные крупинки сажи перекатывались по гребню снежного сугроба и от его холодной белизны казались еще чернее и пушистее.
Отца нигде не было. Никого. Только хромой пес Буя радостно приветствовал мальчика. Он бросился к нему на грудь, лизнул лицо, заворчал и стал тереться у его ног.
У Онни скривились губы. Он вцепился в шерсть старого Буя, охватил его за шею руками и горько заплакал.
Буя раза два поймал языком соленую влагу, падавшую из глаз его хозяина. Чувство глубокой тоски и одиночества маленького человека передалось животному. Буя поднял свою морду к пустому холодному небу и завыл…
— Ну-ка, парень, забирай с собой свою «скотину». Будешь жить с нами, — сказал начальник отряда.
И Онни покатил в новую жизнь, а старый Буя неотступно следовал за ним по пятам.
Далеко уехал Онни от своих родных мест. За сотни километров. Через леса, реки, озера, деревни и города.
По дороге Онни внимательно рассматривал встречных.
В каждом бородатом мужике с котомкой и ружьем за плечами ему чудился отец. В каждом молодом парне, одетом в овчинный полушубок, затянутый сверху кожаным поясом, и с походной сумкой на боку, Онни искал старшего брата!
Много встретилось людей, но среди них не было его близких.
Шли годы. Из маленького, щупленького мальчугана Онни сделался крепким, стройным парнем.
Сероглазый, с темными волосами, он казался сумрачным, как его родной лес. Но когда Онни играл с детьми или улыбался, он так же светлел, как его лес, когда его вдруг заливало мягким светом северное солнце.
Порученную ему работу Онни выполнял спокойно, без суеты, но тщательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40