В конечном счете вы все-таки для царского прокурора производите достаточно приличиое впечатление…
– Все?. – спросил Лопухин после короткого молчания.
– Все, – сказал Антошин, вставая со стула…
Как известно работающий в тысяча восемсот девяносто четвертом году товарищем прокурора Московской судебной палаты Лопухин А. А. действительно был назначен в тысяча девятсот втором году директором департамента полиции. Он, видимо, сделал для ce6я очень важные и далеко идущие выводы из революционных событий 1905–1907 годов. Bо всяком случае, в тысяча девятсот восьмом году, во время своего пребывания за границей не то в отпуске, не то в служебной командировке, директор департамента полиции Лопухин А. А… выдал тамошней революционной эмиграции полицейскую тайну первостатейной важности. Он заявил и доказал, что один из вождей эсеровской партии, бессмемиый руководитель ее Боевой организации инженер Евно Азеф с первых шагов своей революционной деятельности является высокооплачиваемым агентом охранного отделения, провокатором номер один тогдашней России, одним из крупнейших предателей времен и народов…
В беседе с автором этих строк Антошин высказал предположение, что этот из ряда вон выходящий поступок А. А. Лопухина, возможно, в какой-то степени имел своим исходным пунктом разговор, который летом тысяча восемьсот девяносто четвертого года в кабинете подполковника Московского губернского жандармского управления не то Порожина, не то Порошина состоялся е глазу на глаз между подследственным Антошиным Е. В. и молодим товарищем прокурора Лопухиным А. А.
Автор этих строк отнюдь не берет на себя смелость ни подтверждать, ни опровергать это предположение, но представить его на суд читателей считает себя обязанным.

III

Перестукиваться с соседями не было никакой возможности: по обе стороны его камерй размещались уголовники. На прогулки его водили в одиночку. Раз в день по полчаса… В дворике, по кругу. В середине надзиратель, как пуп земли, а вокруг него Антошин, один-одинешенек. Топ-топ, топ-топ! Круг за кругом, круг за кругом. И надзиратель, медленно, но неуклонно вращающийся вокруг своей оси, ни на миг не выпуская Антошина из-под наблюдения, как телескоп, который движется часовым механизмом, синхронно с видимым движением наблюдаемого небесного тела.
И хоть бы с кем-нибудь обменяться несколькими словами, хоть приветствием!.. Топ-топ, топ-топ» Круг за кругом, круг за кругом…
И вдруг как-то, когда Антошин уже стал привыкать к своему одиночеству, он вдруг во время прогулки услышал: – Егор!.. Ан-то-шииин!.. Здорово, Ero-o-op!.. Я на пятом этаже-е-е!
Это кричал Фадейкин!
– Антошин стремительно повернулся на голос Фадейкина, но надзиратель заорал:
– Отставить!.. Не смотреть!.. В камеру шагом ар-рш! Антошин не стал его слушаться. Пока надзиратель, стуча саиогама по пыльному булыжнику, бежал к нему, чтобы заткнуть ему глотку и утащить обратно в камеру, Антошин успел разыскать заветное окно на пятом этаже и увидел Фадейкина который устроился, видно, на столе или на плечах товарища по камере и потому был очень хорошо виден почти по пояс. Фадейкин кричал ему, махал рукой:
– Какое твое здоровье, Его-о-ор?.. За меня не сомне-вайся-а-а, у меня все в аккурате-е-е!.. Ты за Илюшку Фадейкина не беспокойся!..
А Антошин тоже махал ему и счастливо кричал на весь тюремный двор:
– Привет, Илюша, привет!.. Держись крепко-o! Наша возьме-е-от!..
За неисполнение приказания дежурного надзирателя он трое суток провел в темном и вонючем карцере на хлебе и воде и был на две недели лишен прогулок. Но он об этом не сожалел. Игра стоила свеч.
Тем более что лишение прогулок носило теперь чисто психологический характер: приговор «По высочайшему повелению» был уже Антошину вынесен, объявлен в канцелярии начальника тюрьмы. Теперь еще несколько дней, и его из тюрьмы, где он находился в предварительном заключении, переведут в другую, где ему предстоит отбывать свой срок до ссылки на поселение в Сибирь или еще какую-нибудь глушь.
За два дня до перевода его вызвали на свидание.

IV

– Антошин! – распахнул дверь его камеры надзиратель. – Пожалуйте на свидание. До вас пришла ваша невеста и при ей какая-то рыженькая малюточка.
«Рыженькая малюточка» – это, конечно, Шурка. А вот кто объявился его невестой? Неужели Дуся?..
Полутемная комнатка свиданий, разрезанная на две части двумя частыми металлическими сетками. По ту сторону сеток Шурка и какая-то молодая женщина. Боже мой, да это ведь Феня! Ну и отчаянная же девчонка!.. Прет прямо на рожон!.. Сказать бы ей несколько слов насчет ненужного риска. Нельзя: рядом с Феней – жандармский подпоручик. Прислушивается, сукин сын… Надо разыгрывать перед ним влюбленного жениха.
– Фенечка, дорогая, здравствуй! – говорит он ей. – Молодец, что навестила! И ты, Шурбчка, здравствуй!.. Ишь как вымахала за несколько месяцев! Совсем большая!
– Она теперь служащий человек, – говорит Феня и гладит Шурку по голове. С пасхи в ученицах у мадам Бычковой. Делов у нее по горло. Насилу отпустили. Ефросинья Авксентьевна еле выпросила: будто бы дед Шуркин помирает… А то бы не отпустили…
– А твои как дела, Фенечка?.. Как Дуся?
Феня с Шуркой молча переглядываются. Потом Шурка тихо говорит:
– Умерла Дуся.
– Умерла?! Когда?! Каким образом?.. Ужас какой!..
– Уже пятый месяц, как померла, – уклончиво, не глядя Антошину в глаза, объясняет Феня. – Простудилась и померла… Велела тебе на память цветок передать… Гераньку… Вот эту самую гераньку…
Шурка показывает Антошину из-за сеток что-то красненькое, мятое.
– Мы тебе, Егорушка, гостинцев принесли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104