– Говорят тебе, вавилон! Нашел игру!…
Лупало позвал:
– Пошли, кореши.
Юнги оставили старичка, спустились к озеру, чтобы сварить грибовницу.
14
Кое–где в землянках уже настилали полы, клали печи, сооружали крыши, прикрывая их сверху дерном.
Хозяйственная команда матросов неподалеку от лагеря заканчивала строительство большой столовой.
А перед ротами юнгов уже стояла новая задача: заготовить на зиму топливо. От каждой смены выделялась группа юнгов. Старшим в одной из них был Гурька Захаров.
Он работал вторую неделю. На руках набил мозоли. К середине дня начинала болеть спина, и когда после отбоя ложился, засыпал мгновенно.
Пошли дожди. Северные лохматые тучи застилали небо. Воздух в лесу постоянно сырой. Когда дождь усиливался, юнги укрывались под деревьями. Но ветви были полны крупных капель, которые, тупо ударяясь о бескозырки и плечи, попадали за воротник, вызывая во всем теле неудержимую дрожь.
Иногда Гурькой овладевала тоска по родному городу, где много разного народа и хоть изредка можно сходить в кино. Здесь, на острове, пожалуй, тяжелее всего казалась оторванность от Большой земли. Здесь не было ни войны, ни мира. О войне юнгам рассказывали офицеры, и это поддерживало ребят, позволяло им сравняться в чувствах с бойцами фронта, которым тоже очень трудно.
Тосковал Гурька по отцу. Писем от него так и не было. Как-то он там, в госпитале? Выздоровеет ли? Увидятся ли они?
А разве его не тянуло побродить по лесу? Теперь у него была удочка, и в прошлое воскресенье он ходил на рыбалку. За какой-нибудь час он наловил много окуней, из них получилась прекрасная уха. При таком клеве он готов ходить на рыбалку каждый день. Все дни не уходил бы с озера. Хотелось пойти в лес, играть там на мягком, как перина, мху.
Но Гурька теперь собирал ягоды только во время короткого отдыха вблизи делянки, на которой заготовлялись дрова. А лес манил, звал идти дальше!
Лизунов часто уходил с Петушком в лес или на озеро и бродил там целыми днями.
Однажды они появились на делянке. Петушок полной горстью брал из бачка ягоды и отправлял в рот. Он выпячивал живот и ходил вразвалку, увешанный кистями черемухи и рябины. Вид у него был такой, что сразу можно догадаться: ничего-то он не боится, все ему нипочем.
Николай подошел к Гурьке и протянул ему ветку рябины. Гурька отщипнул несколько ягод, спросил:
– Цыбенко не боишься?
– А чего его бояться? Не съест. Судить нас
все равно не будут. Года у нас маленькие.
Гурька посмотрел на высокого, кривоногого Лупало, и тот, как бы отвечая на этот взгляд, сказал, растягивая слова:
– Судить не будут. Мы – юнги. Присяги мы
не принимали. И вообще, дети. Ха-ха-ха! Понятно?
Лупало смеялся густым басовитым смехом.
Тонко и заливисто, закинув назад голову и еще больше выпятив живот, ему подпевал Петушок:
– Хи-хи-хи!
Юнги молча смотрели на хохочущего Лупало и заливавшегося в неудержимом смехе Петушка.
Гурька заметил, что его одного угостили ягодами, и ему почему-то стало стыдно. Он повертел в руках ветку с пламенеющими ягодами рябины, швырнул ее на землю и сказал:
– Мы тут работаем, а вы ягодки собираете?
Что мы – ишаки за вас батрачить?
– А вы не батрачьте, – сказал Лупало. —
Работайте, но сочетайте полезное с приятным. Надо же отдохнуть, местным краеведением заняться. Ха-ха-ха!
– На фронте так говорят?
– Так то на фронте, – сказал Николай. —
Здесь не фронт. Зачем нас привезли сюда?
Гурька усмехнулся:
– Ягодки собирать.
Лупало бросил в широко открытый рот горсть ягод и, подойдя вплотную к Гурьке, вызывающе спросил:
– А ты что тут за начальник выискался? Выслуживаешься? Все равно в адмиралы не попадешь! На фронте!… Стучи топором, если тебя тут
вместо дятла поставили, а в чужие дела не суйся.
– А ты чего привязываешься? – возразил Гурька Лупало, меряя его взглядом. – Думаешь, напугаешь?
Николай примирительно сказал:
– Ладно! Чего ты в самом деле? Не хочешь ходить в лес – не ходи. Никто тебя силой не тянет.
– Ну и уходите отсюда!
– А мы отдохнуть тут желаем, – сказал Лу пало и уселся на ствол поваленной сосны. – Попробуй, прогони. Ха-ха-ха!
– Тебе еще влетит, – сказал Гурька Николаю. – Вот подожди, увидишь, как влетит. Выгонят из школы и правильно сделают.
– Выгонят, выгонят!… Посмотрим еще…
– Да на фронте тебя расстреляли бы как дезертира и предателя.
– Но-но – поднялся Лупало. – Поосторожней! Расстреляли бы!… А если будешь капать…
Подскочивший к Гурьке Петушок зашептал:
– Брось, Гурька. Не связывайся. Изобьет.
– Пускай попробует, – ответил Гурька и стал заколачивать в плаху клин.
15
Ваня Таранин был спокойный и несколько замкнутый мальчик. Он отличался большой аккуратностью. Рабочая форма на нем всегда была чистой: умел беречь обмундирование и любовно ухаживать за ним. Все юнги складывали обмундирование на ночь, как учил их командир смены. Но никто не умел этого делать лучше Таранина, как никто не умел лучше его заправить постель.
Командир роты старший лейтенант Стифеев после обхода палаток в числе лучших коек всегда называл койку Ивана Таранина. За образцовую опрятность и аккуратность он объявил Таранину благодарность перед строем.
Но рабочая форма – это все-таки рабочая форма. Если брюки немного широки в поясе, то этот недостаток устраняется при помощи брезентового брючного ремня. Он прочно закрепляет их.
Полотняная рубашка тоже иногда оказывалась великоватой. Но морской ремень с бляхой помогал навести порядок и здесь.
Другое дело – выходная форма: черные суконные брюки, синяя шерстяная форменка с воротничком. Если командование мирилось с недостатками в подгонке и этой формы одежды, то юнги никак не могли согласиться с тем, чтобы на них что-нибудь сидело не так, как положено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30