В бетон, которым залиты промежутки между камнями, вставлены большие железные кольца. Лейтенант сказал, что в них продевается цепь, которой узники приковывались к стене на долгие годы.
Иногда приходилось пробираться через такие узкие проходы, что, казалось, еще немного – и скользкие от сырости стены зажмут их и не выпустят обратно.
Соколов светил фонариком. Куцый луч постоянно упирался в каменные глыбы, скользил по многовековой плесени и толстому слою пыли в углах. Из них выскакивали огромные крысы.
Никто не говорил ни слова. Только лейтенант время от времени бросал короткое «осторожно» на поворотах или когда под ногами оказывался спуск из каменных ступеней. Голос лейтенанта звучал глухо, словно Соколов был не рядом, а где-то далеко впереди.
Гурька шел за лейтенантом. Он вымазал руки о стены – все время приходилось опираться на них, чтобы не упасть. Сначала прикосновение к холодным камням заставляло содрогаться. По спине пробегали мурашки, особенно если в ноги неожиданно тыкалась напуганная светом крыса. Потом робость прошла, хотя все еще казалось, что руки могут схватиться за что-нибудь ужасное.
Коридор, которым шли лейтенант и юнги, кончился. Впереди были тяжелые двери. Открыв их, они вошли в небольшое помещение. Луч фонарика осветил прокопченные и прозеленевшие стены. Малюсенькое оконце с двумя решетками едва пропускало узкую полоску сумеречного света.
Гурька оперся о стену, и тотчас же отдернул руку:
– Ой!
Стоявший впереди лейтенант повернулся, осветил фонариком испуганное лицо Гурьки, потом стену. В ней торчал острый железный крюк, покрытый влажной ржавчиной.
– Укололся? – озабоченно спросил Соколов.
– Ничего… Я просто напугался, думал, что схватился за что-то такое…
– Здесь можно встретить вещи, – сказал лейтенант, – которые каждого приведут в ужас.
В этом помещении находилась стража.
Лейтенант поводил лучом фонарика по стенам. В них имелось несколько узких крепких дверей. В промежутках между дверями из кирпича сделаны скамейки для стражи.
– Здесь узников наказывали плетьми и пытали во время допросов. Страже запрещалось разговаривать с заключенными, давать им бумагу или карандаш и даже бересту с углем, чтобы несчастные не могли сообщить что-нибудь на волю.
Лейтенант подошел к одной из дверей и открыл ее. Юнги увидели небольшую комнату, похожую на ящик, шага четыре в длину и шага три в ширину. В каземате сделан каменный выступ. Осветив его фонариком, лейтенант сказал:
– Тут узник спал.
Луч фонарика скользнул по каменному полу, потом по стене. В нее вделано железное кольцо, как и те, что юнги уже видели в башнях. На небольшом каменном выступе стояла какая-то дощечка. Лейтенант поднес к ней фонарик. Сквозь густой слой пыли юнги увидели на дощечке изображение.
– Иконка, – сказал лейтенант. – Единственная вещь, которую разрешалось иметь узнику при себе в каземате.
Когда луч фонарика скользнул по стене, Гурь-ка воскликнул:
– Постойте!
Он взял иконку и стал очищать ею со стены пыль и плесень.
На стене виднелись какие-то царапины. Постепенно надпись прояснилась, и юнги прочитали:
– 14 декабря 1825 года.
– Декабристы! – сказал Гурька. – Здесь сидели декабристы.
– Да, Бантыш-Каменский и Шахновский, —
заметил лейтенант. – Но не только Шахновский и Бантыш-Каменский были сосланы сюда после бунта декабристов. В Соловки царь Николай I, или, как его прозвали, Николай Палкин, за принадлежность к тайному обществу декабристов сослал двух студентов Московского университета Михаила Критского и Николая Попова.
Лейтенант и юнги долго смотрели на стену, словно каждый хотел увидеть руку того, кто, может быть, в последний час перед своей смертью начертал знаменательную дату.
Ваня спросил:
– Куда же делся Агишин?
– Знали бы – не искали, – сказал Гурька. —
Может, покричать?
– Кричать бесполезно, – сказал лейтенант. —
А впрочем, попробуйте.
Гурька и Ваня вместе крикнули:
– Пе-е-тя!
Но голоса их показались такими слабенькими, что. даже за порогом каземата, наверное, были не слышны.
– А ну, еще раз, – попросил лейтенант.
– Аги-и-шин!
Ребята кричали изо всех сил, но звук точно растворялся в каменных стенах, уходил в них, не рождая отклика, и сразу обрывался. Гурьке даже показалось, что он еще стоял с открытым ртом и кричал, а звук его голоса исчез, точно слово вылетело прежде, чем он успел произнести его, и сразу погасло.
Лейтенант грустно усмехнулся:
– Когда здесь пытали людей, они кричали не по– вашему, но голоса их никто не слышал. Там, наверху, молились, говорили с богом о милосердии, добре, а здесь под пытками человек раздирал себе в крике рот, и никто не мог услышать его.
Они вышли на улицу, и свет пасмурного серверного дня им показался таким ослепительным, что заболели глаза. После затхлого, пахнущего плесенью острога легкие обжигал здоровый морозный воздух. Каждый вздох высоко поднимал грудь, и гулко колотилось сердце.
Лейтенант сказал:
– Поищем в другом месте.
Они пошли через двор кремля и остановились у Арестантской башни.
– Здесь была тюрьма пострашней той, что вы видели сейчас. Тут монахи вырыли в земле ямы. Сверху они прикрывались деревянной крышкой с небольшим отверстием. Через него посаженному в яму подавалась пища. Это была земляная тюрьма. Бывало, что на обессилевшего человека в яме нападали крысы, объедали ему уши и нос. Но страже запрещалось давать узнику хотя бы палку для защиты от крыс. Один из стражников нарушил этот запрет, и его самого сначала выпороли, а по том тоже посадили в земляную тюрьму.
Гурька посмотрел себе под ноги, потом окинул выложенный булыжником угол двора, словно хотел увидеть то, о чем рассказывал лейтенант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30