И чего не делал. Как я притворялся, как я
кривлялся перед судьбой... А оказалось - я просто не так
истолковал то, что прозвучало во мне.
Прости еще раз: но я был гораздо глупее и неразумнее, чем
стал сейчас. Стал - ценой страшных потерь.
Я странным образом почти всеведущ. Не то, чтобы я узнавал о
событиях, происходящих где-то далеко, или читал мысли, или
предвидел завтра - нет. Но я знаю, что значат события,
происходящие далеко, и могу понять, чем живет человек, и кто
произведет на свет завтрашний день... Мне нужно лишь особым
образом сосредоточиться - и я получу ответ практически на любой
вопрос. Поэтому я почти всемогущ: я знаю, на какие рычаги
налечь, чтобы началось то или иное действо. Я смогу, если захочу,
подчинить себе несметные толпы...
Я боюсь толп. Я ненавижу это знание, приходящее ниоткуда...
от вымерших предков, от чудовищ, которых любимым занятием было
художественное вырезание по мозгу...
И - пока не кончится это безумие, я не допущу, чтобы ты и
Билли находились где-то рядом со мной - потому что безумие
заразно...
...Светлая, ты не представляешь себе, какая это мука: знать,
что ты есть - и не иметь ни малой возможности дотронуться до
тебя...
Те, кто писал наши роли, предназначили тебе быть Офелией.
Никогда, слышишь? Никогда!..
Я быстро доиграю свою до кульминации - и сорву спектакль.
Финал будет мой.
Пусть для этого понадобится поджечь театр... Да, театр.
Тем более, что наводнение уже готово начаться.
...Как хорошо было мне, молодому дурню, убежденному, что мир
бескраен и сложен, и непревосходим - барахтаться в нем, плыть по
воле волн и по своей, и верить, что в этом и есть свобода! А
потом вдруг все кончилось, я увидел изнанку, эти грязные
изношенные шестерни, эти дырчатые ленты и диски с гвоздиками, и
если дернуть здесь, то обрушится вон та гора, если нажать тут,
то не проснется вон тот человек. И прочесть свою роль,
расписанную на годы вперед, и узнать, что недавнее счастье - это
только шесть дырочек, расположенных уступом, а ночные разговоры
написаны давно - и для многих сразу... и вообще это мы только
думаем, что сами что-то чувствуем, думаем, говорим - нет, просто
крутятся громадные колеса, цепляя штырьками за звучащие
пружинки... А когда начинаешь это понимать и видеть - остается
лишь один путь, достойный человека... если и он, конечно, не
запечатлен на другом колесе со штырьками, которого ты еще не
видишь... о котором еще не знаешь... Если Бог есть - или был - то
до чего же он должен быть несчастен!
Думаете, самые сильные - самые свободные?
А каково ему было, когда он жег Содом и Гоморру?..
Где-то совсем в других мирах то, что осталось от профессора
Иконникова - его засыпающее, размытое во времени Я , - вдруг
встрепенулось и в последний раз попыталось взбунтоваться,
высвободиться из-под завалов теплого розоватого студня, который
мерно вздрагивал в такт далеким тревожащим, но совершенно
необязательным ударам. Он внутренне потянулся к своей руке -
черной, бугристой, каменно вцепившейся в голубую вязкую землю. Он
видел, как вздулись вены...
Наверное, так делает последний гребок тонущий: видя далеко
над собой изнанку волн, слыша вой воды в ушах и пение... потом
все исчезает.
Теплые ласковые розовые волны плена или смерти прокатывались
через него, шепча непонятное.
В немыслимой дали, на дне глубокой воронки, лопнул еще один
пузырек. И - все.
Адлерберг заканчивал бритье, когда вдруг это случилось. В
зеркальце он увидел себя - но чьими-то чужими глазами. Рука
замерла. Опустилась. Он еще смог стереть остающуюся пену, потом
опять поднял зеркальце на уровень глаз. Посмотрел без страха,
зная наперед, что именно увидит. Портупея с кобурой висела на
спинке стула. Он вынул пистолет, передернул затвор, потом
подержал оружие в руках - чтобы согрелось. Хотел выстрелить в
висок, но побрезговал - и ткнул стволом напротив сердца...
- Глеб Борисович! Офицеры группы предлагают арестовать
виновных в расправах над мирным населением...
Похоже было на фарс. Будто действительно - все держалось на
одном человеке. Не стало его - и посыпалось. посыпалось...
- Этот вопрос к адмиралу. Я здесь не распоряжаюсь...
Неужели - все рассосалось? По известиям - да. А по ощущениям
- едва ли не наоборот. Обширное темное пятно, вряд ли видимое
другими, висело где-то рядом с солнцем... Глеб ждал плохих
новостей.
Мировые линии все еще сходились где-то совсем рядом - и
стонали от напряжения.
Неужели Альдо дошел? - кольнуло вдруг. Не может быть...
Впрочем, так или иначе - пришла пора возвращаться в башню.
Кирилл Асгатович, прочитав зашифрованную телеграмму,
обхватил руками голову и сел на койку. Все было предельно ясно...
Все, кроме одного: на чью сторону встать?
(Все было страшно осложнено запутанным Положением о
престолонаследии. Если княжествующая династия прерывалась,
претендента избирали из представителей девяти виднейших родов.
Палладийские форбидеры давно мечтали прийти к верховной власти
непосредственно - а род Кугушевых имел бы при голосовании хорошие
шансы. И сейчас, когда великая княгиня внезапно скончалась, а
единственный прямой наследник находился в заложниках у бандитов,
не имеющих ни жалости, ни закона - и не останавливающихся ни
перед чем...)
- Глеб! - это был Турунтаев, встревоженный и потому еще
более тощий, чем обычно.- Можно вас на два слова?
- Что-то случилось?
- Похоже, что да. Пока это слухи, но идентичные - от разных
источников...
- Так.
- Будто бы великая княгиня то ли умерла, то ли при смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82