Это саботаж, и я имею право расстрелять
вас на месте! Как вы иначе объясните, что остались в живых? - резко из-
менив тон и перейдя с громов и молний на иезуитский полушепот, спросил
Петер и стал расстегивать кобуру, зная прекрасно, что заехал уже чрезвы-
чайно далеко и обратной дороги нет. Это диктовалось не расчетом, а на-
чисто расстроенными нервами - умом-то он понимал, что это игра, но эмо-
ции испытывал самые натуральные. Вполне могло дойти и до стрельбы - а
если вспомнить несчастного Хильмана, то со стрельбой в этой редакции все
было отлично,- но господин Гуннар Мархель, тоже, видимо, вспомнив нес-
частного Хильмана и понимая, что со стрельбой в этой редакции все отлич-
но, вдруг выпустил лишний воздух, принял нормальную окраску и отступил
на шаг, всем своим видом призывая к компромиссам.
- Извините,- сказал он голосом, который мог бы показаться спокойным,
если бы не остекленелое постоянство высоты звуков.Вероятно, это недора-
зумение. Вполне возможно при нынешних обстоятельствах, когда действия
быстры, а результаты трагичны. Я успел выпрыгнуть из машины за секунду
до взрыва. Возможно, имело место самовозгорание.
На том и порешили.
Планшет уцелел, и господин Мархель, на четыре пятых утративший свою
неприступность, разложил карту. Да, от перекрестка их путь лежал на за-
пад, потом на северо-запад и далее, до самого Плоскогорья. Петера это не
просто удивило - поразило. Плоскогорье - это место, забытое Богом, а не
то что людьми и тем более министерством пропаганды. Но - раз едем, зна-
чит, есть куда.
Да, но вот эти два километра до перекрестка и потом еще столько же от
него - это было страшно. Танки пробили коридор в догорающих остовах гру-
зовиков, но разгрести все, конечно, нечего было и думать, и стоило ли
догадываться, на чем подпрыгивает машина? По обе стороны дороги горели
грузовики, танки, бронетранспортеры - дым был настолько плотен и удуш-
лив, что пришлось надеть противогазы, резина мигом раскалилась и жгла
лицо... Надо полагать, здесь накрылась разом целая дивизия. И слава бо-
гу, что на перекрестке они свернули влево: рокада была загромождена раз-
битой техникой до отказа, видимо, основная каша только здесь и начина-
лась. И даже обломки бомбардировщиков, дымно полыхающие в нескольких
местах, не меняли жуткого впечатления от этой бойни...
Долго ехали молча, новички были бледны, глаза Баттена бегали.
- Останови,- сказал он вдруг Эку полузадушенно и полез из машины. Пе-
тер думал, что его сейчас будет рвать, но Баттен просто сел на землю,
упершись кулаками, и долго сидел так, потом полез в кузов:
- Поехали. Поехали... но как они нас... как они нас... а? Никогда бы
не подумал...- он замолчал.
- То, что вы видели,- сказал господин Мархель,- это лишь эпизод вели-
кой битвы. Никогда победы не даются бескровно, а предатели не упускают
случая всадить нож в спину. Все это, разумеется, результат преда-
тельства, как вы еще сможете объяснить такое? Но наша армия найдет в се-
бе силы ответить достойно, причем в честном и открытом бою, а не преда-
тельски, трусливо и подло, как это сделали они.
Ему никто не ответил.
Вечером добрались до Сорокаречья, местности в отрогах Плоскогорья.
Дорога здесь, за годы войны не ремонтировавшаяся, была почти непроезжей.
Хотя и не было дождей, в отлогих местах колеи наполняла жидкая грязь, и
Эк часто врубал передний мост и блокировку - только это и выручало. В
темноте уже въехали в городок, нашли комендатуру и определились на ноч-
лег, да не как-нибудь, а в гостиницу.
Гостиница была пуста и тиха, кроме них постояльцев не было. Каждый
получил ключ от отдельного номера, Эк вернулся ненадолго к машине, а ос-
тальные разошлись спать. Новички не жались друг к другу больше, но выг-
лядели такими сиротами, что Петер сжалился и просидел с ними целый час,
отвлекая от грустных мыслей. Он помнил, и очень хорошо, это состояние
полнейшей потерянности, безысходности и черной грусти. На встряску, по-
добную сегодняшней, люди реагировали либо такой вот прострацией, либо
идиотическим возбуждением. Петер считал первое нормальным, а второе -
проявлением интеллектуальной недостаточности. Господа офицеры, как он
знал, придерживались противоположного мнения. Поэтому новички, которых в
войсках задолбали бы до потери инстинкта самосохранения, приобрели в
глазах Петера... ну, скажем так: он стал к ним теплее относиться.
Коридоры гостиницы, устланные ковровыми дорожками, все равно были не-
вообразимо гулки, и невозможно было побороть ощущение, что за тобой
кто-то идет. Ну то есть действительно кто-то шел, и нельзя было оборачи-
ваться, потому что если обернешься, то лопнет что-то внутри, такое тугое
и тонкое,- и все... Это снилось Петеру беспрерывно, наконец он встал,
напился воды, отворил окно, выходящее во двор, и стал дышать холодным
ночным воздухом. Стояла безумной прелести ночь. Близость гор давала себя
знать, и звезды усеивали небо тесно, плотно, ярко и четко. Воздух - чис-
тый, без примесей звуков и запахов - пропускал их свет беспрепятственно,
поэтому они не мигали, а горели ровно, уверенно, зная, что горят не без
пользы. Общаться со звездами было просто.
Потом Петер лег, уснул спокойно, и ему приснился я, автор. Я время от
времени снюсь ему, не часто, но с самого детства - с тех самых пор, как
я начал его придумывать. У нас с ним время идет по-разному, и там, где у
меня год, у него - полжизни. Вот сейчас мы с ним ровесники. Но пройдет
еще сколько-то времени, и начнется обратный процесс - я буду становиться
старше, а он - он будет по-прежнему оставаться тридцатилетним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22