.. Нет,
вовсе не то, что вы подумали,- он останется жив, он выйдет почти невре-
дим из той катавасии, которая им вскоре всем предстоит; просто поче-
му-то, когда поставлена точка, автор и герой вдруг меняются местами...
это будто проходишь сквозь зеркало... черт знает что. Все это очень
странно... Зря я, наверное, думаю обо всем этом, наверное, глядя на ме-
ня, Петер о многом догадывается - говорят, я не умею скрывать свои мысли
и на лице у меня все написано. Ну и пусть. Почему бы и не разрешить неп-
лохому человеку заглянуть в свое будущее, тем более что это будущее у
него есть - а ведь этим могут похвастать очень немногие его сверстники!
Да, есть - в этом будущем будет долгая, сложная и не слишком счастливая
жизнь. Правда, Брунгильды там не будет... почти не будет. Так уж полу-
чится. Нет, хорошо уже хотя бы то, что он останется жив. Он женится на
вдове Хильмана - пока что вины по поводу Хильмана он не чувствует, но
потом им овладеет необоримая идефикс: ведь не уйди он тогда, полупьяный,
на поиски Брунгильды, Хильман остался бы жив. Эта идефикс победит разум,
и Петер будет считать себя виновником гибели Хильмана, и начнет искупать
свою вину... Вдова Хильмана, женщина властная и недалекая, измучает его,
отравит ему существование, и лишь в шестьдесят лет, овдовев, он по-
чувствует себя человеком. К тому времени он станет владельцем солидного
фотоателье, и, просуществовав в такой ипостаси еще десять лет, семидеся-
тилетним стариком возьмется за пустяковый частный заказ: проявить пленку
какого-то любителя... молчу, молчу! Я и так сказал уже слишком много.
Это будет не скоро: ему потребуется прожить всю жизнь, постоянно мечась
между службой и домом, между нелюбимой женой и нечастыми любовницами,
воспитывать детей, двух своих и одного - Хильмана... Согласен, Петер? Не
смеешь возразить... Ну что же - быть посему.
В соседнем номере не спит господин Мархель. Вот этот - загадка для
меня. Кто он, откуда взялся, кем был раньше, что его ждет? Не знаю. Сей-
час он сидит и смотрит перед собой, губы его шевелятся, а глаза остры и
внимательны, будто видят что-то - и не будто, они определенно что-то ви-
дят, потому что в них это что-то отражается, и если бы я мог заглянуть
ему в глаза... Не могу. И не просите - не могу. Не могу я смотреть в
глаза господину Гуннару Мархелю. Не потому, что у него какой-то там осо-
бый взгляд... просто что-то вроде брезгливости, только на порядок
сильнее... не могу, в общем. Извините.
Но что он там видит? Что-то ведь видит...
Шофер Экхоф, или просто Эк, спит спокойно, он сегодня на совесть по-
работал, и надо отдохнуть перед завтрашней дорогой. У Эка прекрасные
нервы.
Баттен... пардон, Баттен с дамой, не будем подглядывать. Но когда и
где он успел?! Ах, Баттен, ах, озорник! Такой увалень, тихоня, но ведь
всегда все успевает - и без натуги, будто бы случайно. Характер, что вы
хотите...
Новички спят беспокойно, Шанур разметался и будто бежит куда-то, Ар-
мант, наоборот, зарылся в подушку... ничего, ребята, привыкнете, все
привыкают; ну, не то чтобы привыкают... притупляется восприятие. Вот
так: шесть постояльцев гостиницы в маленьком городе... как он называет-
ся? Забыл...- в отрогах Плоскогорья, обширнейшего плато, рассеченного
пополам Гросс-Каньоном - километровой ширины и такой же глубины речной
долиной длиной почти четыреста километров; на западе он выходит к океа-
ну, на востоке теряется в горах, между хребтами Слолиш и Ивурчорр; про-
тивник занимает противоположный берег каньона, но, сами понимаете, ни о
каких активных действиях речи пока быть не может. Пока - пока не появил-
ся в поле зрения командования некий военный инженер Юнгман... Что? Ах,
ночь прошла, и Петер просыпается... доброе утро, Петер. Думаю, я больше
тебе не приснюсь, пока не закончится эта история. Хотя... кто знает?
А наверху была красота! Поднимались долго и утомительно, зато, когда
поднялись - о, это стоило трудов! Воздух пах снегом - это при полуденном
солнце, при жаре, яростной, но легкой, свежей; дорога вилась по холмам,
нетронуто-зеленым, между рощами низкорослых неизвестных деревьев, между
заросшими бурьяном виноградниками; попадались ручьи и речки, через кото-
рые переезжали вброд, попадались озера, до неправдоподобия синие и хо-
лодные даже на взгляд. А потом все переменилось.
С земли будто содрали кожу. Здесь поработали и бульдозеры, и прочая
гусеничная техника, дорога, теперь бетонная, шла по широченной глиня-
но-красной полосе, где все было перерыто и перемешано, где то справа, то
слева возникали непонятные строения, явно брошенные, поодиночке и груп-
пами стояли ржавые тягачи и трактора, полуразобранные грузовики, громоз-
дилось всякое железо, бетон, валялись бревна, доски - все ненужное, неп-
рикаянное, негодное, устрашающе многочисленное. Так примерно выглядит
зона прорыва, когда армия уходит вперед, а тылам еще недосуг заняться
разборкой лома. Потом дорога расширилась и стала прямой, как стрела, как
посадочная полоса - да это и есть посадочная полоса, понял Петер, ре-
зервная полоса для тяжелых бомбардировщиков. Хотел бы я знать, на что в
такой глуши резервные полосы? Спросить, что ли? Он посмотрел на господи-
на Мархеля. Господин Мархель сидел прямо, придерживаясь за поручень, и
всматривался в даль. Профиль его был острый как бритва, глаза прищурены,
а губы медленно шевелились - медленно и торжественно, будто он читал...
нет, не молитву... заклинание?.. именно заклинание. Петеру показалось
вдруг, что в лицо брызнуло холодом, а самый свет солнца стал разреженным
и призрачным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22