И теперь в лагере были уверены, что они укатили домой, дома об этом,
понятно, ничего не знали, да и не заботились особо... Родители были
убеждены, что Леонидополь - самое безопасное место в мире. Они так и
говорили друг другу: на все плевать, главное, что дети здесь в
безопасности.
И в самом деле: по городу можно гулять хоть всю ночь, не опасаясь
ничего. И оставлять двери открытыми. И открывать на любой стук и звонок,
не спрашивая, кто там. Полицейскую службу несли две сорокалетние тетки,
тетя Маруся и тетя Клава. Тетя Маруся на маленьком японском мотороллере
объезжала иногда город, интересуясь, у кого какие проблемы, а тетя Клава
сидела у телефона и вязала.
Артем вспомнил, как все начиналось: как долго ехали автобусной
колонной, машина с мигалкой впереди, все уступали дорогу, а потом головной
автобус, в котором сидел и он с родителями, остановился на крутом берегу
над обрывом и загудел, и остальные автобусы сбились в тесное стадо и тоже
загудели. Под обрывом была река, а за рекой, на том берегу, стоял
настоящий город. Красные и желтые небольшие дома в центре, несколько белых
многоэтажек по окраинам, а в отдалении - квадраты пятиэтажных серых,
розовых и голубых коробок. Огромное количество деревьев и кустов, и даже
местами на крышах и в окнах росли деревья. Артем знал, что отец с друзьями
больше года приводили в порядок те дома, в которых им предстояло жить.
Мостик над рекой был узкий, пешеходный. По законам города,
пользоваться в нем моторным транспортом позволялось лишь полиции. Даже
бургомистр ездил в двуколке.
Когда-то в этом городке жило сорок тысяч человек, и звался он
Петровск-69. Настоящий Петровск стоял почти в тысяче километров отсюда.
Весь город работал на чем-то, что называлось Комплекс. В девяносто седьмом
году Комплекс закрыли, что можно было вывезти - вывезли. Потом - взорвали
входы, а воронки залили бетоном. За три года город опустел - и стоял
пустой больше десяти лет, пока на него не положили глаз Артемов отец с
друзьями. У них уже тогда возник план: уехать из больших городов и
где-нибудь в глуши основать сельскохозяйственную коммуну. Они напечатали
об этом статью, и отозвалось почти сто тысяч человек! Все хотели уехать,
всем надоело дышать угаром, все устали от воров и бандитов. Но отец и его
друзья написали еще одну статью, где объясняли, что в коммуне будут очень
строгие порядки и что нарушение этих порядков будет караться изгнанием -
сразу и беспрекословно. Артем однажды оказался невольным свидетелем такого
изгнания: отец еще был бургомистром, он пришел к нему на работу по
какому-то делу - и случайно через незакрытую дверь услышал, как выгоняют
одну женщину. Он не слишком понял, за что именно ее выгоняют, но слышал,
как она кричала: "И куда я там пойду? На панель? И дочку за собой на
панель потащу?!" И ей отвечали, что она была предупреждена, когда
записывалась, что все имущество теперь общее, городское, она внесла свой
пай, но забрать его права не имеет, а получит, как все уходящие, денежный
эквивалент полугодового содержания и два комплекта одежды для себя и для
ребенка... Артем тогда подумал, что это неправильно, несправедливо, но
когда попытался заговорить на эту тему с отцом - получил такую взбучку (не
ремнем, конечно, отец его и пальцем ни разу не тронул), что зарекся
навсегда... Но все это было потом, а тогда - тогда автобусы стояли и
гудели, и люди высыпали из них и кричали что-то, и размахивали руками, и
обнимались, и говорили, что теперь-то начнется настоящая жизнь.
И вечером были костры на берегу, и пир, и танцы, и игры, и песни.
"Там вдали, за рекой, уж погасли огни, в небе ясном заря догорала..."
Непонятно почему, но эта песня стала как бы гимном города. Каждый год
шестнадцатого августа, в годовщину основания, вот так же собираются люди
на берегу, жгут костры, пекут картошку и жарят мясо, пьют пиво и яблочное
вино - и поют песни, и обязательно эту.
"Ты, конек вороной, передай, дорогой, что я честно погиб за
рабочих..."
Артем не заметил сам, как начал напевать. Шнур уже почти весь
смотался, он вытащил из-под последних витков хвостик и привязал к нему
хорошим встречным узлом конец второго шнура. Двести и двести - четыреста
метров. А может, там ничего и нет? Тот же Васька Плющ рассказывал, что
где-то в окрестностях его родного города есть такое странное место:
ниоткуда, посреди чистого поля, вдруг начинается отличное широкое шоссе,
идет-идет-идет - и так же внезапно обрывается. И такая же из ниоткуда в
никуда железная дорога со стрелками и платформой...
Сейчас в Леонидополе жили две с половиной тысячи человек. Половина из
них - дети.
Фонарь Артема стоял на земле, посылая широкий луч в потолок. Так
можно было видеть все вокруг. И шевельнувшуюся в дальнем конце пещеры тень
Артем хоть и краем глаза, да заметил.
Сердце стукнуло громко, потом замерло. Он протянул руку к фонарю,
медленно обхватил его пальцами. И одновременно: повернул голову - и
направил луч туда, в угол, сжимая его до узкого, почти игольчатого,
пучка...
Ничего там не оказалось. Железные коробки, трубы, шланги, колеса,
провода... Десять человек могло спрятаться за всем этим, и никто бы их не
нашел.
Его вдруг охватила дрожь. Не от страха. Просто внезапно стало очень
холодно в этом каменном мешке. Холода Артем не выносил, это все знали, это
не было стыдно. Стыдно было трусить, а мерзнуть - это уже от организма
зависит.
1 2 3 4 5