– Батюшка! За семь дней бог создал мир, потом Адама, жену его Еву. Больше никого не создал. На ком же тогда женился Каин? Людей ведь иных не было.
Батюшка вскинул косматые брови. От резкого движения очки у него сползли на самый кончик носа.
– Это что же, Кучерявый, ты усомневаешься в библии? Ну-ка поди из класса, нечестивец болтливый!.. И на исповеди скажешь отцу Амвросию, какие сомнения неразумные тебя посещают, какая гордыня обуяла.
...Купола Астраханского собора блестели на солнце, желтая листва шелестела под ногами.
В церковный праздник - крестовоздвиженье - мальчиков духовного училища повели в главный собор Астрахани, располагавшийся в центре города, за кремлевскими стенами.
Сегодня сам епископ служил молебен. При входе в церковь уже расстелен богатый голубой ковер. Развеваются подолы длинных черных одеяний служителей. Сияют начищенные подсвечники. Долговязый семинарист держит огромную свечу. В дверях епископу поверх черной сутаны набрасывают белое одеяние. Потом он таинственно и долго находится в алтарной части. А выходит уже не в белом одеянии, а в голубом. Голос у него мощный и мягкий. Движения плавные, как у актера в опере "Жизнь за царя", что пел Сусанина. И вообще лицом походит на Ивана Сусанина. Так кажется Боре Кустодиеву. Переодевание, блеск парчи, сияние свечей, таинственный голос - все это как в театре.
Боря стоит рядом с Митей Лимовым, покладистым своим соседом, а с другой стороны Вася Кучерявый.
Митя то и дело шепчет: "Ой, как божественно!" Старший воспитатель не сводит с мальчиков глаз, и Вася мрачнеет с каждой минутой.
А Боря переводит взгляд с расшитой мантии на бархатную красную митру, с нее - на отраженный в золотом кресте багряный цвет.
Начались поклоны, сопровождаемые хором женских голосов. Чем ниже кланялся епископ, тем громче становились звуки, тем быстрее и быстрее произносились слова: "Господи, помилуй, господи, помилуй, господи..."
Вася попросил о чем-то старшего воспитателя. Тот вместо ответа дернул Кучерявого за ухо и что-то сердито ему зашептал. Боря обернулся, рассеянно взглянул на Кучерявого, но в этот момент епископ поравнялся с ними, и мальчик уже не мог оторвать глаз от серебряного паникадила. Серебро мерцало таинственно и холодно, как вода при луне. Лицо богоматери смотрело строго...
А поздно вечером, после службы, когда все разбрелись по комнатам, Боря уговорил Кучерявого про никнуть вместе с ним в домик, где днем работали иконописцы, - очень хотелось рассмотреть иконы. Вошли крадучись. Зажгли свечи. Со стен смотрели серьезные темные лица. Борис приблизился к одному из них, стал рассматривать... Переходы резкие - от черного цвета к розовому. Вот бы добавить сюда красноватого - от мерцанья огня или тусклого блеска серебра. Он осторожно дотронулся рукой до одежды богоматери и тут же отдернул руку, в страхе оглядываясь по сторонам. Большие глаза святых, казалось, пристально смотрели на мальчиков.
Неделя в училище тянется, как унылая арба по степи.
Зато воскресенье - долгожданный праздник, великий день. Рыбалка на Волге, пироги с рыбой - расстегаи, на улице игры в бабки, в лапту, в казаков-разбойников. У Догадиных музыка, танцы, а перед сном няня сказки рассказывает.
В это воскресенье все было немного по-другому. Утром Миша с Борисом доклеивали большого змея, да не обычного, а из красной бумаги.
А потом пришла дочь купеческая Настя Догадина звать Екатерину Прохоровну "играть на фортепианах": гости придут, мол, важные. Екатерина Прохоровна согласилась: платили Догадины хорошо, а в семье лишних денег не было.
Статная кареглазая Настя взяла Бориса за руку и повелительно сказала:
– Пойдем, посмотришь, как мы живем. Ты у нас еще никогда не был.
Рука его утонула в пухлой ладошке Насти. Ему было неловко, но освободить руку он стеснялся. И девушка повела его по комнатам. Сначала в боковые, тесные, небогато убранные.
– Тут мы всегда живем... - церемонно говорила Настя. - А в гостиной в светлые дни.
В гостиной чуть не всю стену занимала большая изразцовая печь. Затейливый зеленый рисунок покрывал белые изразцы. Боря заметил, что рисунки везде разные; хотелось ему рассмотреть каждый, но Настя тянула его дальше.
– Чего стоишь? Или не видал печку? Садись вот. В центре длинного стола - лампа-"молния", витая, бронзовая, голубой абажур с китайским рисунком. "Вот свету-то, наверно, от такой лампы!.. И как это, интересно, сделали такой рисунок на ней?" - подумал мальчик.
Рядом со столом - тяжелый дубовый буфет. Буфет, как крепость, и какой только посуды в нем нет! Рисуночки разные пестрые, стекло фигурное...
Когда они вышли в сенцы, потом во двор, там уже расставляли простые деревянные столы с недорогим угощением: рыба-сушь, каша гречневая, пироги капустные. Это готовили для нищих, монашек, бедных прихожан. Купец Догадин торговал самоварами, ведрами, скобяными товарами, имел твердый доход (не то что хлебная торговля, от урожая не зависел) и несколько раз в году кормил голодный люд, чтобы городская молва не забывала его.
Тут, возле кустодиевского флигеля Боря увидел Митю Лимова и Васю Кучерявого. Выпростав свою руку из Настиной, он побежал к мальчикам.
– Куда же ты, Борисушка? А угощение? - крикнула Настя.
Но его и след простыл.
...Они пускали раскрашенного змея. Змей медленно, словно раздумывая, взмывал в поднебесье. Митя, быстро перебирая руками, отпускал нитку.
– Вот красота! - шептал Вася. - Мне бы такой! Всех интересовало, на какую высоту поднимется змей, а Боря завороженными глазами смотрел на дивное красное пятно в небе. Это совсем не тот красный цвет, что в церкви, что у свечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43